Сергей Масленников - Ядро и Окрестность

– Простое время течет среди людей, сведенных в толпу, – сказал Максим.

– Почему?

– Оба условия налицо. Сжатие объема – это, пожалуй, главное – и множество собравшихся.

– В чем ты видишь упрощение?

– Чем теснее стоят, тем больше скованы в своих действиях. Что они могут? Переминаться с ноги на ногу?

Максим вспомнил, что, уставая, он обвисал. Не было возможности повернуться, чтобы сместить центр тяжести. Что делать? Плечо затекло – попробовал высвободить. Головой можно крутить, но из-за малого роста видел лишь спины. Было жарко. У мужчин рубашка, заправленная в брюки, – светлая к серому. Шагая, они различались походкой, лицом, статью. Здесь все это пропадало. Молодых женщин он невольно выделял, природа наградила их светимостью. Она пробивалась сквозь тонкую кожу. В толпе он опускал голову вниз, она уставала смотреть на спины и тянуться в просвет между плечами. Почти все женщины носили матерчатые тапочки. Он понимал, что ноги неотделимы от земли и у нее набираются равнодушия к материалу и форме. На главной улице у кинотеатра попадались женщины в туфлях на высоком каблуке. Тогда ему открывалось неожиданное значение женских ног. В чем оно заключалось, он не вполне понимал. Было ясно, что ими не только ходят или бегают, как у мужчин. Потому они и открыты, а не спрятаны в штанах или брюках. Вообще женщины не должны собираться в тесных помещениях, это их угашает. И слишком много в одном и том же месте тоже плохо. Различия, данные полом, сливаются, они теряют то, что носит бабочка в виде блесток.

– Нет настоящих движений, – сказал Максим, связывая разбежавшиеся мысли в пучок, – поворот головы, шевеление, цыпочки.

– Какие цыпочки?

– Вставать на них, чтобы увидеть трибуну Первомая.

– Увидел?

– Нет, только Учителя. Он был выше площади и постоянно лез в глаза.

– Ты говоришь о движениях, а я спрашиваю о времени.

– Они и есть время. То и другое связаны по рукам и ногам.

– Но почему его много?

– По числу людей.

– Так ты имеешь в виду не время площади, а человека из толпы?

– Площадь слипалась в одно целое. И стоящие на ней тоже. Она – это они. Она одна, их великое множество, – продолжал он. – Попробуй постоять час до хруста костей. И потом, ведь речь не только о теле. Они кричат в едином порыве. Их чувства прилегают один к другому и в основном по прямой линии. – Максим провел рукой сверху вниз.

– Что значит по прямой?

– Их выравнивает давление. Ты не можешь, оказавшись в толпе, думать и чувствовать по-своему. Кирпичи формуют прямоугольными, чтобы укладывать в стену, не подбирая один к другому, как камни. Площадь похожа на кирпичный завод.

– А как ты оцениваешь ее время?

– Оно очень велико, охватывая весь город. Каждый человек бывает там или идет мимо. Праздники отмечаются по календарю.

– Не понимаю.

– Учитель всегда на своем месте. На него смотрят, он вызывает вибрацию. Это душевные движения. В красные дни люди несут сюда портреты вождей, помосты для выступающих увешаны лозунгами. Кирпичи проходят через глубокий обжиг, становятся насквозь прокаленными и при ударе звенят.

– А чем все-таки измеряется ее время?

– Числом людей. Всех пропускают через огонь. Никого не останется – площадь закроют. Время каждого человека невелико, у постамента, можно сказать, совсем крошечное, но их много и сумма все растет и растет.

– Ты не уставал от площади?

– Спина затекала, шею приходилось тянуть.

– А говоришь, крошечная.

– Стоять пришлось долго, но помню только начало толпы и ее растворение.

– Скажи, каков признак конца?

– Дольше всех простоит памятник, он из бетона, только снаружи покрыт мрамором. Вообще, чем мертвее, тем надежнее. Вожди – живые люди и вынуждены скрывать усталость.

– Как это удается?

– Прячутся за свои портреты, не показываясь на глаза. Постепенно люди перестанут туда приходить, их будут сгонять.

Костя порывался спросить когда.

– Никто тебе этого не скажет. Маленькая страна может быстро переделать глину на кирпичи, большой нужно время.

– Война прорабатывает время, – повторил Костя. Он сделал усилие над собой и даже прикрыл глаза. Они мешали словам догонять смысл.

Максим знал, что смысл надо представить. Сам по себе он быстро рассеивается, покидая память.

– Я бы смотрел на нее под углом действия. Множество малых заставляют их быть одинаковыми. Только тогда они складываются. Ты считаешь их разными, но исходишь из них самих. Так и есть. Друг для друга они Иванов и Сидоров. Этого призвали из Тулы, того из Рязани. «Мы ребята на слуху, у нас пузо на боку». Рязанцы топор носили за поясом, как всякий плотник. Вот фигуру и сваливало вбок. А туляк слесарь. Их обоих не спутаешь. Но так только в мирной обстановке, которая особым образом разбрасывает их все дальше по русскому полю. А я смотрю сверху и вижу в них единицы строя, выровненного в шеренгах и в глубину – отделение, взвод, рота. Коробки идут в ногу, печатая шаг, оттого и одинаковые. Разным не прикажешь. Кто в лес, кто по дрова – не войско, а сброд, мигом рассеешь.

– Почему ты все время подчеркиваешь способность к сложению?

– Только так масса и энергия сходят в точку, опрокидывая врага и занимая территорию. Пространство войны растет, но в линию, – добавил Максим.

– Мотылек – это маневр, – сказал Костя, – тут все понятно. Как немцы напрягали время?

– Шли только вперед, громили оборону. Прочный узел обтекали – вторые эшелоны добьют. Главное – протянуть свою руку как можно дальше в глубину мира. Рука в железной перчатке может делать с ним все, что угодно. Ведь мир возвышает формы, из молока сбивает масло, проделывая всю предварительную работу, сам же тонок, составлен из легких предметов. Нужно всего лишь захватить и использовать.

– Яйки, млеко?

– Вообще все. Вывезли в Германию миллионы рабов, зерно, скот, лес, металл, уголь, вплоть до самой земли. Мир, если не запечатан обороной, как банка с консервами, только гора ресурсов. Завоеватель стоит над ним, подобно медведю над муравейником. Разгреб лапой – яйца наружу. Потому и нужна линейная скорость, чтобы пробить. Чем она выше, тем больший пласт мира будет накрыт лапой.

– Блицкриг, – кивнул Костя.

– Да, идея в том, чтобы не война боролась с войной, а кромсала мир. Поэтому блицкригу не нужен маневр. В своем движении он нуждается в равномерном и накатанном пути. Высокая скорость как раз обеспечивает то и другое. Стоит утерять простоту, не будет линейного перемещения, возникнет сложность, колеса войны забуксуют. Немцы искали жизненного пространства, – продолжал Максим, – оно заставлено вещами приятными на вкус и цвет. Но собственно войне нужно простое, ровное, гладкое.

– Изоморфное, – подсказал Костя.