Сергей Масленников - Ядро и Окрестность

– Куда теперь? – спросил он после того, как пришел в себя.

– В кино.

– Какое?

– Сейчас узнаем. Только учти, проходим без билетов.

– Хиляем?

– Да.

Нужно было подкараулить момент, когда стоящая на входе билетерша зазевается, и проскочить мимо, стараясь смешаться с толпой зрителей. Это и означало хилять. Было уже поздно отступать, он ел пирожок и пил морс. Алик, подарив ему приятное, теперь приглашал к действию.

– Первым пойдешь ты, я постараюсь отвлечь.

– А как же ты после меня один, да и она будет настороже?

– Мне не привыкать.

Показывали «Встречу на Эльбе». Минут двадцать они ждали начала, слоняясь у входа в кассы. Наконец стали запускать в зал. Максим с тяжелым сердцем пристроился к очереди. Он не знал, как все получится. Подошел Алик и встал впереди перед носом у билетерши.

– Я занимал, – сказал он, протягивая мятый и чуть ли не скомканный билет.

Пока женщина его разглаживала, хмуро взирая на кусок бумаги, он незаметно толкнул Максима вперед. Тот понял это движение как сигнал. Толкнул Алика в сторону женщины, а сам скользнул в проем между ней и стойкой.

– Куда! – закричала она. – Ах ты, хулиган! – и уже подалась корпусом догнать Максима, но вспомнила об очереди. – Погоди! Я тебя в зале найду, дрянь такая! У тебя же места нету, куда ты от меня денешься!

Максим слился с толпой. В самом ее начале он был на виду, вызывая любопытство, поэтому спешил протиснуться в гущу зрителей, где его след терялся. Ряды заполнялись. Он искал глазами свободное место, но там, куда падал взгляд, через секунду – другую садился владелец билета, это походило на карточку лото, все номера которой быстро покрывались бочонками. Сердце уже не колотилось так часто. Однако его не покидало ощущение меда и дегтя, чуда на экране, к которому он не мог привыкнуть, и тревоги. Дегтя было больше. Ему повезло с местом в последний момент, когда уже выключили свет и столб электричества упал на экран. Обычно он тут же забывался вплоть до того, что в эти полтора часа не сознавал себя Максимом. Его душа, схваченная зрелищем, уже не принадлежала ему, он даже и тела не ощущал. Но сейчас деготь как бы застилал действие на экране, делая его тусклым и прерывистым. Вместо него вдруг вставала недавняя гадкая сцена. Он запомнил из всего виденного две фразы: «Рубите лес, мы продадим его англичанам», а еще то, что «Черчилль – жирная коварная свинья». Почему надо рубить лес, было непонятно, но Черчилль, конечно, заслуживал этих слов. Он вредил нам со времен Гражданской войны, а в этой помогал с камнем за пазухой и, помогая, скорее всего, чувствовал на языке деготь, как сейчас Максим, потому что шел против себя. Дали свет. Люди вынесли его на улицу. Он медленно возвращался в себя. Алик ждал неподалеку от входа.

– Смотрел? – спросил Максим.

– Да.

– Я тебя в зале не видел.

– Я черным ходом и сразу по лестнице на балкон. Уже не первый раз. Прорываться после тебя было глупо. Как фильм?

– Голова от него тяжелая, – признался Максим.

– Ничего, поправим!

Они опять шли по городу. Падал редкий снег. День был чернобелым, как в кино. Белый тротуар в ледяных буграх, темные дома и люди. Дома смотрели друг на друга окнами через дорогу. Люди шли, ни на кого не глядя. Ему казалось, что он бредет по собственному прошлому. Это чувство всегда охватывало его зимой, и чем крепче стояли морозы, тем дальше в глубь времен тащила его Земля за собой.

Алик привел в городскую столовую.

– Зачем? – робко возразил Максим.

Он никогда не бывал в таких местах и не знал, как себя здесь вести.

– Пивка попьем, – солидно объяснил Алик.

Это уже было совсем из другой жизни. Деревянный полированный барьер отводил часть помещения под продажу пива. Продавщица качала ручку насоса. Он подавал ленивую желтую струю в кружки, над пивом поднималась пена, полная рука останавливала насос, ждала и снова доливала. Кружка с пивом и пеной походила на граненый кубок, украшая желтым своим светом того, кто ее держал.

Они присели за стол. Первый глоток оказался горьким. Что в нем хорошего, подумал он. Вокруг сидели мужчины с такими же кружками в руках. Их лица выражали медленное, тонко смакуемое удовольствие. Он еще раз осторожно отхлебнул. Что-то в этой горечи было. Он делал глоток за глотком, прополаскивая язык в этой странной жидкости, которая чем дальше, тем больше ублажала его. Потом взгляд неожиданно потерял фокус, он слегка опьянел, как раз настолько, чтобы видеть свое состояние и наслаждаться им.

Максим боялся пьяных, которые напоминали сумасшедших. Что заставляло их так мучиться, какая темная сила. Они раскачивались при ходьбе и даже падали. Сам он уставал только в долгом беге, но ведь не падал. Они хотели подняться и не могли. Он где-то читал: такими тяжелыми люди чувствовали бы себя на планете величиной с Юпитер. Мир образует невидимую цепь. Тот, кто заглядывает в стакан, постепенно переходит или, лучше сказать, его уводят с родной и легкой Земли на другие Шары с их жутким тяготением, мешающим переставлять ноги.

Некоторые жуки, если их перевернуть на спину, так и лежат не в силах принять положение для полета. Шевелят лапками, в попытке вызвать боковую качку, и только вертятся на месте. Их тело слишком велико и массивно для таких тонких ножек. Одно из двух: или у пьяных вырастает вес, или слабеют ноги.

Но вообще насекомые живут на своей особой Земле. По сравнению с нашей она как детский мячик рядом с футбольным. Поэтому резво бегают, высоко подпрыгивают и почти все летают. Ясное дело, живи Максим на такой Земле, и он бы не ходил, а перемещался скачками. Больше всех его поражали блохи. Тело узкое, вместо ног настоящие пружины. Блоха делает гигантский прыжок, как будто выщелкивает себя из складок протертого до грязной ваты одеяла. Таким он укрывался, когда еще не ходил в школу, жил с мамой и бабушкой в холодном сыром и темном доме, приведенном наспех в порядок после войны.

Мысли его стали переплетаться. Обычно он видел свои мысли, тогда они шли ровно и далеко, как нити игрушечного телефона. Сейчас он их тоже видел, и даже яснее прежнего, но вот не мог как следует натянуть. Они напоминали тонкие стальные проволочки, которые норовили улизнуть из-под пальцев. Ах вот оно в чем дело, догадался Максим. Пиво и вино вводят в обман, подобно мошенникам среди людей. Допустим, ты пьешь воду или сладкий компот. Напился и больше не хочешь, хотя, говоря по правде, столько компота у него никогда не было. Если же пьешь вино, жажда твоя неутолима. Он видел, что у каждого едока на столе мерцало белое на желтом – не одна, а две кружки. Мужчины чистили сухую рыбу тарань, съедая все вплоть до тонких костей. Напиток колдунов, крадущих ум, думал он. Ведь если мысли путаются, как у него сейчас, то ум похож на перевернутого жука с бегущими по воздуху лапками. Кто-то стоит над ним – он и перевернул, больше некому – и холодно рассматривает, как сам Максим любит рассматривать на поляне суетливых муравьев. Ему хотелось больше говорить, чем думать, – он это мимолетно отметил. А должно быть как раз наоборот, – мысль промелькнула и погасла. Нить телефона натянута, по ней бегут звуки. Крепко натянута – щелчки и трески сами срываются с места. А тут слова просятся на линию связи, несмотря на то что провода провисли до земли и кое-где оборваны. Странно! Он любил думать, и вот то, чего любил, не хотел, а хотел гораздо меньшего, каким представлялось ему говорение слов. Много читал, и ему открывалось. Но знание, как он все больше убеждался, это не то, что вычитано или услышано. Знание течет из собственного разума, когда тот справлялся с происходящим извне. Показавшись, оно приводит душу в трепет, как будто ее облили прохладным огнем.