Иван Рубин - Мы, или Хроника одного сплава

– Постараюсь исправиться.

– Ты уж постарайся… – вкрадчиво произносит хозяйка моей съёмной берлоги. – А то родственница моя на неделе спрашивала, могу ли я её пустить пожить.

– А она молодая, симпатичная? – интересуюсь я не менее вкрадчиво.

– Кто? – не врубается старушка.

– Родственница ваша. Если да, то я совсем не против. Присылайте!

– Типун тебе на язык, похабник! – восклицает Евгения Тихоновна нарочито строго. – Всё бы вам, кобелям…

– А что? Вдруг я ей понравлюсь, так и станем вместе жить. Поженимся. И ей хорошо, и мне такие деньги платить не надо. Вы ж с родственницы деньги брать не будете?

На том конце провода повисает пауза… Я с остервенением потираю затылок. От беседы с Евгенией Тихоновной он разболелся ещё сильнее.

– В общем, я тебя предупредила, – холодно бросает Евгения Тихоновна и кладёт трубку.

Карга старая! Предупреждает она меня. Кинуть видимо решила, бабушка – божий одуванчик… Небось, жильца повыгоднее нашла, пообещал кто-то побольше – вот и весь сказ… А то родственница, видите ли, у неё! Чёрт… Неужели придётся новую хату искать? В предощущении такой перспективы мне становится тоскливо. К этой квартире я уже успел привыкнуть, я бы сказал, прикипеть душой. Четвёртый год живу всё-таки. Сколько всякого-разного здесь было: посиделки с друзьями, романтические свидания с девушками, бессонные ночи с ними же… Эх… Да и возня с переездом меня совсем не радует…

С больной головой и подпорченным настроением я бреду на кухню, открываю холодильник. Ага! Сейчас взбодримся!

На столе появляются початая бутылка водки, оставшаяся с недавнего празднования моего тридцатилетия, и лимон. Отрезаю кружок лимона, высыпаю на него щепотку растворимого кофе и сверху немного сахара. Готово… Теперь плеснуть водочку в рюмочку и… Звонок в дверь… Да что же это такое! Уже и выпить спокойно не дадут!

Натянув брюки, я ковыляю к двери.

– Кто там? – вопрошаю вяло. В глазок заглядывать лень. Поперекрикиваемся.

– Сто грамм! – доносится из-за двух листов стали, разделённых деревянной прослойкой.

В один момент дверь оказывается распахнутой настежь. С порога мне улыбается Костик Казаков. Он, как и прежде, высок и поджар. Смуглая физиономия хронически обветрена, тяжёлый квадратный подбородок подёрнут трёхдневной щетиной. На голове коротенький «ёжик». В общем, красавец мужчина.

– Вваливайся, гость дорогой! – приветствую я его.

– Здорово, орёл! – Костик протягивает мне ладонь. Хватаю её, с силой дергаю на себя, и Константин в прямом смысле вваливается в квартиру. Я придерживаю его поперёк груди, не давая упасть. – Здоров стал, чертяка… – ворчит Костя беззлобно.

– Разувайся, я на кухню. Сварганю чего-нибудь по-быстрому. Яичницу будешь?

– Да я вообще-то ел… – отвечает Костя, потерев горбинку на носу. – А вот от чая не откажусь!

Пока Костя возится в прихожей, я зажигаю газ, ставлю на плиту чайник и сковородку. Это он сейчас говорит, что только чай, улыбаюсь мысленно, а как только почует запах съестного…

– Значит, пьёшь? – интересуется Костя, войдя в кухню. Сев на табуретку, он берёт в руку водочную бутылку и с интересом разглядывает этикетку, потом переводит взгляд на стол. – Во как! – тычет пальцем в присыпанный кофе с сахаром лимонный кружок.

– Чего там, Кость?

– Закуска «Николашка», водка, – на вытянутой руке Костик показывает мне бутылку, – «Путинка». Символично…

Пожав плечами, выливаю содержимое шести куриных яиц на сковородку, присаливаю, посыпаю специями и накрываю крышкой. Спрашиваю:

– Что тут символичного?

– Один из них уже успел плохо кончить…

– Николай?

– Не просто Николай, а Николай «Кровавый»… Тот самый, который, как говорят, любил лимончик с кофе и сахаром под коньячок…

– Слышал что-то такое, – вставляю я. – Но там вроде икра чёрная была вместо кофе с сахаром?

– Разные варианты есть… – задумывается Костик. – Так вот, о чём это я… А! Выглянет Николай в окошко, посмотрит, как казачки народец русский на Сенатской рубают, и коньячку хряп! И лимончиком его, лимончиком! Красота!

Я снимаю со сковородки крышку, поддеваю свернувшийся белок кончиком ножа – вроде бы готово.

– А чем это так запахло? – настораживается Константин.

– Яичницей.

– Давай её сюда!

Разложив яичницу по тарелкам, я подсаживаюсь к столу.

– Хлеба нет… – развожу руками.

– Обойдусь, – кивает Костик

С минуту мы молча жуём. Я параллельно оцениваю своё состояние и поглядываю на бутылку. Затылок мой всё ещё побаливает, не так сильно, как вначале, но всё же… Подлечиться или не стоит?

– Так и бросишь засыхать? – вилкой тычет Костя в лимонный кружок, точно угадав мои мысли.

– Не знаю… Не обидишься, если один выпью?

– Какие обиды? Тем более, я за рулём.

Я наливаю себе водки, киваю Костику «твоё здоровье», залпом выпиваю и закусываю лимоном.

– Вот так оно было, так и будет, – задумчиво произносит Константин. – Человек русский всё проглотит и переварит… Даже булыжник, если тот ляжет ему поперёк дороги…

Лимон с сахаром и кофе образуют у меня во рту кисло-горько-сладкий коктейль вкусов. От водки по телу разливается благодатное тепло. От желудка оно поднимается к груди и выше – до головы, изгоняя остатки боли.

– Ладно, нечего засиживаться! По коням! – командует Костя, отодвинув тарелку. – А то нам ещё через весь город тащиться.

– Это почему? – настораживаюсь я.

– Пробки, – морщится Константин, – я машину оставил рядом с «Дмитрия Донского». Там на въезде такой тромб образовался… Пришлось бросить машину и на метро к тебе – поясняет Константин. – А иначе бы и к обеду не успел.

Ну что ж, на метро так на метро. Хотя перспектива такая меня абсолютно не радует. Метро это уже изрядно достало. Рано утром и поздно вечером – ещё туда-сюда, а вот в часы пик… Толкотня, штурмовка вагонов… Бр-р-р… Но куда деваться?

***

Сейчас, судя по происходящему у входа на станцию «Речной вокзал», как раз кончается час-пик. Впрочем, вернее сказать – временной период-пик. Угадать его продолжительность в данный конкретный день практически невозможно. Может, действительно час, а может и два, и больше.

Мы вклиниваемся в людской поток, он подхватывает нас, проносит через турникеты и втаскивает прямиком в распахнутые двери вагона.

– Посадка закончена! – надрывно звучит из динамиков.

Люди продолжают втискиваться в вагон.

– Не мешайте отправлению поезда!

Меня всё сильнее вдавливает в стену, к которой я прислонился в надежде облегчить себе продолжительное стояние.

– Я сказал, закончена посадка! Отпустите двери! – срываясь на хрип, вопит машинист.

Давление на меня стабилизируется. С тихим визгом двери захлопываются, и состав, тяжело вздрогнув, устремляется в туннель. Едва придя в себя после трамбовки, я мгновенно окунаюсь в ужасную, как в парной, духоту и какофонию запахов: пот, духи, кожа ботинок, чьё-то несвежее дыхание. И движение, перетекающее от одного конца вагона к другому. Здесь кто-то переступил с ноги на ногу, чуть дальше кто-то покачнулся, кто-то задел кого-то локтем – всё вокруг колышется из стороны в сторону и вверх-вниз. И звуки: женские, мужские, подростковые голоса прорываются сквозь грохот состава, трезвон чьего-то мобильника. Рядом со мной средних лет мужчина, балансируя на растяжке правая нога – левая рука, уставился в зажатую в правой ладони книжку. От нечего делать я пытаюсь вчитываться в текст – ровно до того момента, пока изо рта мужчины не вырывается сдавленных чих. Ничем не прикрытый, разлетается миллионом капелек, задевая моё лицо. Брезгливо морщусь, отворачиваюсь и закрываю глаза. Трясусь в темноте, среди запахов, движения и шума. «Станция Тверская» – звучит, как избавление.