Рафаэль Гругман - Боря, выйди с моря 2. Одесские рассказы

Возвращаясь к новому скандалу, констатирую: до Конституционного суда, ввиду отсутствия Председателя, дело не дошло. Но самое интересное произошло через год: по двору поползли упорные слухи, что Петька, разглядев нечто сокровенное в Валькином заду, сделал ей предложение.

Нелепые слухи были весьма достоверны. Крики Петькиной бабушки: «Ты что, идиёт! Если вздумаешь жениться на этой проститутке, ноги моей на свадьбе не будет!» – достигали любых, даже самых глухих ушей.

Петька пробовал возражать, но после коротких пауз вновь гремела тяжёлая артиллерия:

– Идиёт! Ты один на всю Одессу, кто ещё не спал с ней!

Заняв круговую оборону, Петя стоял на своём, и даже последний аргумент – угроза лишить наследства, так же, как и последующий: «Я не позволю тебе прийти на мои похороны!» – не могли поколебать его решимости овладеть сердцем прекрасной Блямбы.

Но вдруг на пути его бронепоезда появился невысокого роста неотразимый брюнет. Звали его Нгуен Ван Тхань. Иностранец был выпускником водного института и большим другом Советского Союза. Одно из этих обстоятельств, а может и все сразу, бесповоротно решили судьбу Вальки Косой Блямбы. А Петя, получив на прощание удар в сердце: «Ну и спи, дура, со своей полоумной бабкой!» – уехал с горя на комсомольскую стройку.

Если вы меня спросите: «С чем это едят?» – я не отвечу. Я никогда не был на комсомольской стройке и знаю только, как эти слова произносятся. Хотите, взамен я расскажу про пионерский трамвай? Возможно, это одно и то же. А-а… Про трамвай я уже рассказывал. Тогда извините.

То, что дворовое сообщество легко обходилось без телефона, я уже говорил.

Супружеская пара с двумя нарядно одетыми детьми подошла к парадному входу.

– Мильманы дома? – осведомляется глава семейства у бабушек, бросивших якорь на низкие табуретки в тени развесистого дерева, сохранившем воспоминания о броненосце «Потёмкин».

– Счас спрошу, – откликается председатель собрания, поднимается с трона, неспешно заходит во двор и, закинув голову, зычно кричит, распугивая голубей, живущих под крышей:

– Мадам Мильман! Ви дома?!

– А что?! – ответствует с пятого этажа мадам Мильман…

– К вам люди…

ХХII съезд стал съездом надежды не только для Людиной мамы.

Весь 1961 год начиная с 12 апреля двор пребывал в лихорадочном возбуждении. Началась долгожданная героическая эпоха, и каждый, испытывая гордость за принадлежность к Великой стране, умилённо следил за динамичной хроникой героических будней: Гагарин и Хрущёв, Хрущёв и Фидель, Фидель и Терешкова, Терешкова и Хрущёв – ура!

Всё не в счет: и в подвале живущие Зозули, и перенасыщенные коммуналки, отсутствие воды, туалета, чёрт с ним, с туалетом, – утром можно вылить ведро в канализацию – когда МЫ (о, это великое советское МЫ, позволяющее чувствовать себя сопричастным всему – победе «Черноморца», революции на Кубе, судьбам Манолиса Глезоса и Патриса Лумумбы), МЫ, нищие, затравленно дисциплинированные, только-только отстроившие руины, прорубили окно в сердце клятой Америки. «Куба – любовь моя, остров зари багровой…»; и вихрем в космос, выкуси Америка, он сказал: «Поехали!» – и до хрипоты в горле, до одури в глазах: «У-ра-а!!!»

Но если быть хронологически точным, то в споре, что было раньше: курица или яйцо, вначале было 12 апреля, а потом сентябрь шестьдесят первого, когда Парикмахера чуть не хватил удар: Евтушенко, «Бабий Яр», в «Литературке»…

– Шелла, ты только послушай, – восторженно вопил Изя, – «еврейской крови нет в крови моей. Но, ненавистен злобой заскорузлой, я всем антисемитам как еврей, и потому – я настоящий русский!» Как он сказал! Как ему позволили? Это не просто так. Без ведома Самого такое опубликовать не посмели бы!

Ну а когда грянул октябрь и Хрущёв выступил со своим докладом на съезде – изумление, растерянность, восхищение, всё слилось в одном слове «надежда»: «прощайте годы безвременщины» и «бездны унижений».

А затем ещё один доклад – от одного потрясения к другому.

Через двадцать лет нас ждёт коммунизм! Господи! Какое великое счастье жить в этой стране! Только бы дожить до восьмидесятого года, когда будет полное изобилие и бесплатный проезд в трамвае.

– Читай, Шелла, там так и написано: каждый будет иметь квартиру, телефон…

А чудесный лозунг «От каждого по способностям – каждому по потребностям» просто не мог не нравиться. Не имея особых к чему-либо способностей и закрываясь стандартным: «Я больше не могу», отовариваться сполна, по потребностям, – какой дурак, если он не чересчур умный, не захочет при коммунизме жить.

Я хочу! Я очень хочу жить при коммунизме. И Изя Гейлер, и Валька Косая, и Петя Учитель, и Мишка Майер, и Изя Парикмахер, и Зозули – все хотят там жить. Только бы прожить ещё двадцать лет без войны!

Изя Парикмахер подал заявление о приёме в партию. Его не приняли – посчитали недостойным, и он не обиделся. В душе он считал себя коммунистом.

Шая-патриот его успокаивал: «Не волнуйся, тебя ещё примут!»

Он послал уже две поздравительные телеграммы съезду и сейчас помогал Юрию Алексеевичу Дубовцеву писать письмо в ЦК КПСС. После составления нескольких вариантов они выбрали наиболее краткий и убедительный.

«Дорогой Никита Сергеевич!

Я, Дубовцев Юрий Алексеевич, был мобилизован в армию 14 июля 1941 года.

В составе 25-й Чапаевской дивизии участник героической обороны Одессы и Севастополя. В июле 1942 года после окончания героической обороны Крыма вместе с большой группой бойцов Красной армии, непреднамеренно попавших во вражеское окружение, я был взят в плен. В плен попал раненым, без патронов и ничем себя не скомпрометировал. Бежал, партизанил, вновь попал в плен, был вывезен в фашистский лагерь на территории Германии. В феврале сорок пятого освобождён американцами, прошёл проверку в «Смерше», доказавшую, что я не был предателем и попал в плен не по своей воле, тем не менее 5 лет провёл в заключении и, несмотря на боевое прошлое, участником Великой Отечественной войны не считаюсь.

Прошу Вас, дорогой Никита Сергеевич, в свете решений исторического съезда КПСС, рассмотреть моё заявление и, чтобы 9 мая мне не было стыдно перед моими детьми, считать меня участником войны и выдать положенную медаль «За победу над Германией».

Весь шестьдесят второй год «Известия» печатали биографии реабилитированных военных. Какие имена! И вопль восторга, 11 июля – в космосе Николаев, 12 июля – Попович! Шестьдесят третий год: 14 июня – Быковский, 16 июня – Те-ре-шкова!

И в тот же год, не давая передохнуть от восторгов, невиданный в истории брачный союз трёх любящих сердец.

О любви втроём наш двор кое-что знал. И я не буду пересказывать хрестоматию, тем более что в любовных сценах Мопассан из меня никудышный, но чтобы так, в открытую, на весь ликующий Советский Союз. О, это было впервые.