Виктор Бейлис - Старик с розами. Рассказы… и другие рассказы

Мне непременно нужно было видеть П. и в других ролях, я почти уверен был, что она может всё , что трагедия ей подвластна в той же мере, что и водевиль. На другой день давали «Грозу», и я уже прочел в афише, что Катерину должна была исполнять П. Купив самый большой букет, какой можно было найти на Саратовском рынке, я отправился на спектакль.

Все в спектакле раздражало: утрированное мракобесие Кабанихи, дебильное слабоволие и инфантильность Тихона, кликушество полоумной барыни, комикование Варвары и Кудряша, невыразительность Бориса, да и все прочтение пьесы, опирающееся на школьную трактовку, восходящую к добролюбовской. Но – вот уж воистину по добролюбовскому слову – «Луч света»! Да что там луч, – сноп, это был сноп света! Она играла любовь, она жила любовью, и пропади пропадом все остальное! «Что меня жалеть – никто не виноват, – сама на то пошла. Не жалей, губи меня!» Я, честное слово, различил в темноте зала гусиную кожу на руках моих соседей по креслу, когда П. произнесла эту реплику. И, обретя любовь, Катерина уже не может ни смиренничать, ни притворяться, да и существовать во лжи ей не по силам. С ужасом спрашивает она: «Опять жить?»

Это было сильно. Это была трагедия. И это сделала она, и только. Свита, обычно играющая короля, оказалась ни при чем. Она была королевой без свиты. Театр не ставил и не играл трагедию, трагедию сотворила П.

Зал рукоплескал. Я подошел и протянул свой букет. Она откуда-то знала меня – и узнала! Вытянув губы трубочкой, она беззвучно и как бы изумленно протянула:

– О-о-о!

И спросила тихонечко:

– Зайдете?

Я кивнул.

О., выждав, когда публика немного разойдется, а уборные покинут назойливые поклонники, прошел за кулисы. Она еще не полностью разгримировалась. Он склонился к ее руке. Она глядела на него без улыбки и в упор, глубоко, печально, серьезно.

– Я чувствовала, что кто-то мне мешает сегодня играть. Теперь понятно – это были вы…

– Но как…

– Конечно, вы… Впрочем, что тянуть резину. Через пять минут я буду готова. Беги, лови тачку!

Его словно смыло.

Как и обещала, она появилась у артистического выхода с его букетом в руках. Они поехали в его гостиницу и всю дорогу молчали, а он еще и беспокоился, что дежурная по этажу в отеле захочет воспрепятствовать позднему визиту особы женского пола. О. хотел было проскользнуть в номер незаметно, но добродушная администраторша, заметив его с гостьей, прикрыла глаза тыльной стороной ладони, как бы говоря:

– Не вижу, не вижу, никому не скажу!

Они вошли в комнату. Она оглядела все быстрым взглядом, нашла, куда пристроить цветы и сказала раскаленным голосом:

– Как эти покрывала мне постылы!

(Это уже освободившись от верхних одежд, а белья на ней не было.)

Я поддержал – оттуда же:

– Когда бы грек увидел наши игры!

И я припал – не к губам ее, нет, я впился в ее живот, который дрогнул под моим натиском и словно бы провалился на миг, чтобы опять возникнуть для меня в трепете и смятении, так, что я слышал ее взволнованное дыхание, и я целовал ее вдохи и выдохи и мне передалась ее дрожь, и я испытал доселе мне неведомое чувство – не сам грозный оргазм, но его томительное, почти мучительное, предвестие.

– Теперь здесь, – распорядилась она, показывая пальцем, где следовало целовать.

И я ревностно стал исполнять все ее указания. Это было состояние одержимости. Здесь не было ничего от жадности изголодавшегося по сексу пожилого мужчины, но и в молодости моей не был я столь ретив. Она была то податлива до самозабвения, то капризно-строптива – и прекрасна, прекрасна!

Как в фигурном плавании, мы вышли на поверхность одновременно. Когда мыслительная способность вернулась ко мне, первое, что пришло в голову было:

– Что же это за словесная прелюдия у нас была? Ведь мы оба почему-то ссылались на исполнение «Федры», где зрелая пылкая женщина стремится к соединению с юношей-пасынком, противящимся ее страсти. У нас же разыгрывалась обращенная ситуация.

И я, старик, сохраняя мотив кровосмесительства, произнес:

Она все понимала с полуслова. Она качала головой. Она протестовала. Она отвергла оба варианта.

– Давай так, – сказала она, —

– А, – понял О., – «Египетские ночи»! Пожалуй! Согласен!

И ему пришло в голову затеять с ней игру, проходя сцены из мирового классического репертуара: она представилась ему равной по эрудиции и приспособленной для такой игры.

– Вы великолепная, чудная женщина. Великолепная, чудная! Здесь темно, но я вижу блеск ваших глаз. Я люблю, люблю, люблю… Люблю ваши глаза, ваши движения, которые мне снятся… Великолепная, чудная женщина! – продекламировал О.

Она тихо засмеялась и ответила:

– Когда вы говорите со мной так, то я почему-то смеюсь, хотя мне страшно. Не повторяйте, прошу вас… (Вполголоса.) А впрочем, говорите, мне все равно… (Закрывает лицо руками.) Мне все равно – и продолжила: А почему «Три сестры»?

– Ну, тогда так:

Я сегодня уеду, бывать здесь не буду, но… (Берет ее за руку, оглядывается.) Где мы будем видеться? Говорите скорее: где? Сюда могут войти, говорите скорее… (Страстно.) Какая чудная, роскошная… Один поцелуй… Мне поцеловать только ваши ароматные волосы…

Она (без промедления) Клянусь вам…

Он (мешая ей говорить). Зачем клясться? Не надо клясться. Не надо лишних слов… О, какая красивая! Какие руки! (Целует руки.)

Она. Вы забылись.

Он. Говорите же, говорите, где мы завтра увидимся? Ты видишь, это неизбежно, нам надо видеться. (Целует ее.)

Она. У нас сегодня все пьесы Чехова?

Он. Только те, где «великолепная, чудная, роскошная женщина».

– Взглянул я сейчас на эту виолончель и… и жидовочку вспомнил… Мы с нею дуэты играли… Чудная, превосходная женщина!

Она. Значит все ! Плюс еще множество рассказов с такими же репликами. Чехов думал, что с женщинами можно изъясняться только таким пошляческим образом.

О. Это не снимает вопроса.

П. Какого?

О. Увидимся ли завтра и где будем видеться?

П. Завтра еще увидимся, а потом я уеду в Эльск – к мужу.

Воздух, который О. вдохнул, попал по назначению – в дыхательное горло, но он успел затвердеть, и уже камнем упал на душу. Из гортани вышел наружу ни на что непохожий звук. Звук был замечен П., но она промолчала. О. же ничего членораздельного не произнес…

На следующий день П. в спектакле занята не была, и они договорились походить по Саратову. О. хорошо запомнил их маршрут: Театральная площадь, улица Радищева, Академический театр, Опера, консерватория, улица Мичурина, улица Чернышевского, Свято-Троицкий кафедральный собор. Вышли к Волге, поругали городские власти за загрязнение, посмотрели на другой берег, где расположился Энгельс Саратовской области. Ни о чем существенном не говорили, иногда произносили стихи – оба знали их в несметном количестве и оба отлично читали. П. узнавали на улицах: у саратовских театралов она заработала славу и признание. О. ловил на себе любопытствующие и завистливые взгляды.