Милана Корнеева - Пока цветет сирень

Я очень не хотела, чтобы он узнал о моей работе на заводе. И вообще, поняла, что предательски стесняюсь своей семьи. В голове была тысяча мыслей: «А что если он узнает? А вдруг?..» И все эти доводы мне не давали покоя, ведь самое страшное – разочаровать объект восхищения. И тогда я начала придумывать историю, как выкрутиться, чтобы никогда его не представлять родителям. Моим спасителем будет Катя! Так я решила. Старшей сестрой я гордилась. Она всем нам во многом подавала пример, да и жила в городе. И в случае чего можно будет наведаться к ней в гости вместе с Ним. Если, конечно, он ещё придёт. Так я шла домой длинной дорогой, поскальзываясь на размякшей от дождя земле и собирая подолом платья воду из луж.

***

Май подходил к концу. Пышное цветение с изумрудными клейкими листочками постепенно преображалось в зрелую летнюю радость. Где наши игры с сёстрами в «Нептуна», когда под первыми майскими лучами солнца вода нагревалась до температуры тела, а то и выше? Где наш смех? Я чувствовала, как взрослела. По вечерам теперь ходила на танцплощадку, где играли танго и фокстрот. Танцевать мне хотелось так же хорошо, как петь. Иван Александрович в этом году позволил себе взять отпуск в июне. Он уехал в Крым, во всесоюзную здравницу Алупку, а я была предоставлена самой себе.

Я ждала встречи с Дмитрием, теперь мы стали часто переписываться. Своё письмо я начинала так: «Дорогой мой друг…», а он отвечал: «Милая Аня, прошёл ещё один день…» Мы писали друг другу почти ежедневно. Он сдавал экзаменационную сессию в университете, а я так и продолжала молчать о хлебозаводе. Мама стала совсем плохо ходить, отец ухаживал за ней как мог. А я после смены приносила домой свежую выпечку и пряники – иногда нам, работникам, разрешали что-то брать себе из продукции. Вдоль нашего уже покосившегося забора расцвела поздняя красавица – персидская сирень. Она отличалась и ароматом, и внешне от той, что мы привыкли видеть.

Недавно в опустевшем Доме культуры (сезон закрылся на период отпусков) Леонид Алексеевич Колесников провёл небольшую лекцию о сирени. Он рассказывал, какие сорта бывают, как он собирает редкие саженцы, как выращивает. Рассказал, что родиной сирени считается Персия и что в России этот кустарник выращивался сначала в тепличных условиях, а уж затем прижился и стал расти дичком. Я теперь старалась больше читать, что-то узнавать, ведь было бы нелепо оказаться незнайкой. Родные в семье теперь надо мной подшучивали, а я, как всегда, не замечала остроты. Записалась, наконец, в библиотеку посёлка Сокол, читала книги, одну за другой. И даже Маша стала меня уважать и хвалить. Тогда мне казалось, что это самое счастливое время, в котором я живу. А может, и сейчас так думаю.

К середине июня расцвёл жасмин. Выходишь на улицу с крыльца, и слышно, как рой пчёл усердно трудится, опыляя цветки. Ветер дует с Соснового бора, значит, западный и быть сегодня дождю. Так меня учили родители определять прогноз погоды. Да ещё помню, как отец привёл из леса какого-то егеря к нам обедать, так он тоже всякие диковины рассказывал, наверно, сейчас и не вспомню, что. Разве… как дождь на Самсона будет, так и лету быть дождливому.

Но село наше было уже давно в составе города, многие дети, кто подрос, поступали в институты, а здесь оставались их родители. Так поступила в институт Катя, а вслед за ней и Маша решилась. Два года подряд не добирала баллы, её это страшно расстраивало, а отец рукой махал со словами: «Э-эх, ну и бог с ними! Машка, тебе бы замуж!» А Маша вспыхивала как искра и возражала: «Всё равно поступлю! Буду по ночам учиться, но поступлю!» И с этими словами снова садилась за учебники. Она мечтала строить дома, большие, городские, чтоб все жили в комфортных условиях. Она не очень любила наш дом, особенно в последнее время. А он заметно обветшал, то крыша протечёт, то в погребе что обвалится. Отец чинил, что возможно, но требовалось много сил, чтобы навести порядок. А я любила дом и родителей поддерживала, но Машка все повторяла: «Вот и оставайтесь здесь мух ловить! А я новые дома возведу! По моим проектам вся Москва преобразится!» Она хотела быть архитектором так же страстно, как я певицей.

Но в июле снова провалила первый же экзамен. И она сдалась. Пришла мрачнее неба перед грозой. Зайдя в сени, бросила учебники в угол и сказала: «Нет моих больше сил! Не могу!» И ушла из дома в отчаянии бродить до вечера по улицам. Я хотела её поддержать, но мама меня остановила: «Ты погодь советы давать, ей время надо пережить. Ничего, может, оно и лучше, шо так. Может, потом куда-нибудь поступит. А ты вон иди, за водой сходи. Машка оклемается, небось воды захочет, колодезная вода-то наша целебная».

***

Мама не настаивала на том, чтобы мы ходили в церковь, хотя все мы были крещёные. Но время было опасное, мы и не ходили. И только по вечерам слышали, как мама тихонько молитву читает: «Царица небесная…». Так я потом на всю жизнь и запомнила мамину фразу «Царица небесная», а дальше уж и забыла. Такое время.

Помню, как в августе 39-го Дмитрий впервые пригласил меня в консерваторию, говорит: «Аня, ты должна слушать настоящих профессиональных музыкантов, на настоящей сцене. Если ты хочешь петь». Я заметила, как ему небезразлично моё будущее, как он иногда был строг ко мне. Обижалась, но ненадолго… Понимала, что это близкий мне человек и он не будет лукавить, все скажет как есть.

А я к августу уже успела прочесть за лето много книг. И будто с вершины горы смотрела на себя, ту майскую девочку, которая боялась слово проронить. Я стала заметно смелее и не боялась больше выходить «в свет». Ведь Дмитрий теперь каждую неделю меня куда-нибудь да звал. То в музей, то в театр. Но в Большом мы ещё ни разу не были, а моей мечтой было послушать оперу «Золотой петушок», ведь там звучит моя «золотая» партия, как её называл мой учитель. Говорил так: «Аня, если будешь петь, тебя эта партия озолотит» – и смеялся. Но в шутке есть и доля правды, а в правду я всегда верила и верю.

Помню, как познакомилась с родителями Дмитрия. Это были очень тихие, интеллигентные люди, для меня их мир был недосягаем. Отец Дмитрия – Олег Евгеньевич Дементьев – заведовал библиотекой в школе, недалеко от Гоголевского бульвара, а мать – Александра Николаевна – преподавала там же. Дмитрий мне раскрыл тайну, что его отец когда-то преподавал историю в гимназии для мальчиков, ещё до 1917 года, где-то в районе Лубянки. Но потом такие учреждения позакрывали, многих преподавателей арестовали, а отца не тронули, потому что его брат воевал вместе с красными. Вот такая легенда была. Дмитрий предупредил, что это тайна, ну а мне и делиться-то этим было не с кем, все это для меня было, как в кино.

Александра Николаевна угощала нас чаем, заваренным с жасмином. Помню, у них заварной чайник такой был серебряный, тонкий, словно кувшин турецкий. Я тогда сморозила за столом: «Ох, какой у вас чайник интересный! Как мне подойдёт для Шамаханской царицы!» Дмитрий посмеялся, чтобы развеять мой конфуз, а Александра Николаевна просто улыбалась. Наверно, я ей нравилась.