Андрей Проскуряков - In Vino

Стоявшая в дверях Анна Ициковна тихо заплакала.

– Я попрощаюсь с Костей, – начал было я, демонстрируя глупость и недогадливость.

– Нет! – Возвысил голос Миль. – Обещай, что сделаешь в точности так, как я сказал. Ты уедешь немедленно!

– Котэ арестован, – еле слышно сказала Анна Ицковна. – Он теперь вредитель и враг народа.

– Погодите, – начал догадываться я. – Это же ошибка! Костя? Ну, смешно!

– Ничуть не смешно, – помотал головой Миль. – Я был в Тбилиси. Товарищ Серго Гоглидзе раскрыл заговор. Я был у Шио…

Соломона передёрнуло, как от выпитой рюмки крепкой чачи.

– Ничего больше не спрашивай, просто уходи, – с этими словами Миль достал перехваченные бечёвкой документы, необходимые для перевода, положил сверху несколько купюр – мой расчёт, добавил ещё одну – от себя, и вяло махнул рукой.

Когда я покидал его двор, Анна Ициковна шепнула мне на ухо:

– Забрали Славу Яхно, бухгалтершу Николашвили и двух её сыновей – Григория и Михаила. Про тебя спрашивали. А Моня ответил, что такой у нас не работает, до паводка перевёлся из Самтреста в Ростов. А куда точно, не известно…

Контрадзе забрали самым первым, в четыре часа утра, те же самые серые люди, что были здесь в феврале. Константин жил не в совхозном бараке, как я, а в небольшом доме, одиноко стоящем прямо у края саветийских виноградников. Домик достался ему от деда, который сторожил здесь посадки князей Василишвили, древних грузинских тавадов. И, хотя формально, дом принадлежал князьям, выгнать старика отсюда никто не посмел, а пять лет назад Константин поселился здесь после окончания сельскохозяйственного техникума в Тбилиси. Благодаря собственному дому, Контрадзе, и без того полный обаяния, считался среди девушек очень перспективным женихом, не то, что я. Костю подняли с постели, не дав одеться, вывели из домика на улицу и затолкали в закрытый брезентом кузов грузовика.

Вопреки наказу Соломона Ионовича, я не уехал сразу в Рустави. Рассудив, что до отправления автоколонны на Баку есть ещё время, а мой путь едва ли превысит семь часов, я, с наступлением сумерек поднялся на самую вершину Савети, где среди непроходимых зарослей кустарника была расчищена площадка в три гектара. Здесь рабочие из совхоза готовились высадить чайные кусты, поскольку по прямому указанию товарища Сталина, Грузия должна была стать источником чайного листа для всех уголков великой Страны Советов.

На Савети упала ночь, я лёг в шалаше, сохранившемся от рабочих, что трудились на расчистке, и сквозь редкую сеть прутьев стал смотреть на чернильное небо в маленьких уколах света. Звёзды смотрели на землю с отрешённым и величественным равнодушием. С высоты им хорошо видна была кропотливая ежедневная работы, которую вели товарищ Берия, Центральный Комитет Компартии Грузии, органы Грузинской Советской Республики по искоренению саботажа на производстве, антипартийной групповщины в руководстве и упадничества среди трудящихся совхоза, не верящих в выполнение и перевыполнение обязательств, взятых перед государством. Как топоры и лопаты рабочих выкорчевали вековые заросли кустарника на Савети, так и товарищ Берия решительно расправлялся с теми, кто не мог подняться на уровень великих задач, поставленных Партией, кто тормозил рост социалистического государства, кто не желал отдать все силы служению великой идее.

– Костя! – Мой безмолвный крик полетел к ледяным звёздам, обрывая их беззвучный монолог. – Кто был так лично предан товарищам Берии и Сталину? Кто верил в торжество коммунизма на всей земле с силой неистовой? Кто перечитывал «Правду» по нескольку раз, чтобы выбрать из неё крупицы мудрости, изливающиеся на нас из разума Великого Вождя? Кто как ни Константин Контрадзе должен был стать новым человеком на новой земле? А как он хотел сделать Великое Вино, которое бы потрясло лично товарища Сталина? Верный сын грузинского народа… Котэ, что с тобой будет?

Через какое-то время я понял, что веду себя в точности как Мгеладзе на развалинах монастыря Гударехи, только не вою по-волчьи, а тихо всхлипываю и подвываю в кулак. Так я познал сокрытую в своём сердце трусость, спавшую в глубоком колодце, под прозрачной толщей благополучия и повседневных текучих дел. Но быть может, старый волк был не прав, и шанс быть услышанным Им не зависит от громкости выкриков и изощрённости грузинских ругательств?

Сейчас, когда наступили очень запутанные времена, и тёмные люди вновь подняли голову, имя Вождя Народов опять пишут на знамёнах. На прошлой неделе я был в гостях у старого друга Леонида, что живёт в деревне Савинки, недалеко от Зарецка. Отстояв вечернюю службу в местном храме, где ведутся ремонтные работы и восстанавливается прекрасная роспись начала 19 века, мы были приглашены в трапезную, чтобы разделить чай с иереем Игорем. Этот священник настоятельствует в Покровской церкви большого села Уключного, но трижды в месяц служит и в Савинках. Иерей Игорь очень деятельный и говорливый, с высоты своих тридцати семи прожитых лет, заочной семинарии, пяти лет священства и двух паломничеств на Афон, пространно рассуждал о мире и войне, возрождении веры, богословии, педагогике и разных науках, показывая недюжинную эрудицию во множестве областей знаний. Уследить за ходом его мысли мне по старости лет было невозможно, а в качестве рефрена он, обращаясь ко мне лично, постоянно призывал к смирению, хотя я его совета не спрашивал, а просто молча пил чай. В конце концов, иерей принялся сетовать на разгул «бандитизма и торгашества», отсутствие порядка, крепкой руки и жёсткой неподкупной власти. Он сильно переживал, что на дворе одна тысяча девяностый год, а вокруг разруха и бандитизм, словно идёт гражданская война. Резюмировал он просто:

– А вот при Иосифе Виссарионовиче такого не было и быть не могло.

– Скажите, настоятель, – вежливо обратился я к нему, – вы считаете, что нашей стране нужен товарищ Сталин, какое бы имя он сегодня не носил? С его репрессивной машиной, страхом и лагерями?

– Да это всё гнусная клевета на вождя! – Воскликнул возмущённый Игорь. – Никого и никогда безвинно не сажали – дыма без огня, сами знаете, не бывает, а вот порядок – был! Разве на нашем Уключинском рынке могли бы верховодить Ахмед и Саид-Череп, будь у власти товарищ Сталин? Нет! Эти хачи приносили бы пользу стране на стройке космодрома или водохранилища. А я каждый день вижу их наглые небритые рожи, торчащие их окна «Мерседеса»!

– «Хач» на армянском означает «крест», – как можно спокойнее сказал я.

Священник пожал плечами и не извинился.

Я встал из-за стола, поблагодарил за чай, подошёл к двери, ведущей из сторожки на улицу, и плюнул на порог смачно, тонкой и длинной слюной, прямо через свои вставные зубы.