Андрей Виноградов - В Портофино, и там…

для наглядности он сам произвел все три действия одно за другим в предложенной последовательности, а когда осенял себя непривычным для Марка крестом, тот подумал, что эксперт по цунами, знаток морей и суеверий чертовски уподобится коту, если ушей ему на макушку добавить…

Утром, когда Марка препроводили из полицейского обезьянника в кабинет говорившего по-английски карабинера, он как ни старался, подробно вчерашнего собутыльника описать не смог – рыжий и рыжий. Жаль: глядишь, кредитные карты удалось бы вернуть – Бог с ней, с наличностью, – мобильник опять же, портмоне от «дюпона»… Про «кошачье» лицо не упоминал, у выслушивавшего его офицера было такое же, только масть траурная и с сединой. Судя по кислому настроению, офицер от себя не был в восторге, дразнить его вряд ли стоило. Впрочем, Марк его тоже не радовал.

Вобщем, в глазах Генуэзской полиции Марк выглядел во всех смыслах бледно. Ничего необычного для стражей порядка в портовом городе, где нет и не было никогда сухого закона. Правда, русский неожиданно оказался подкован по части истории города, что-то мямлил про Генуэзскую конференцию, Ленина… Имя «Ленин» карабинер знал, а о конференции ничего не слышал, но чутье подсказало ему, что русский не врет и он поощрительно покивал в ответ. даже потянулся предложить сигарету, но в последний момент передумал: рано ему курить, только хуже станет, а уборщица на работу не вышла, больной сказалась – пепельница до краев, пыль на лампе, а вот пол кто-то вымыл, кто бы это?

Про конференцию Марк заговорил от нечего делать, вернее, от невозможности делать что-либо еще, кроме как говорить. Это неведомое карабинеру историческое событие было единственным хлипким мостком, связавшим для Марка прошлое, неважно какое, с его личным конкретным нерадостным натоящим. Объяснить подробнее этот феномен, вообще хоть как-то его объяснить он не мог. К сожалению, в первой же трети навязчивого повествования в замутненном сознании вдруг всплыло недоброе подозрение, что Ленин на Генуэзскую конференцию так и не приехал… А как без Ленина? Он загрустил и вскоре подписал заявление о краже, без уговоров и уточнений скрепил подписью протокол задержания, посыпал, будто голову пеплом, квитанцию об уплате штрафа диковинным образом задержавшимися в кармане купюрами. Одну ему вернули назад, самую незначительную. Штраф полагался за «попытку осквернения памятника культуры, находящегося под охраной ЮНЕСКО». Какой именно памятник – не уточнялось, в конце концов весь город Генуя пользуется покровительством ЮНЕСКО; недотрога чертов.

«Угораздило же на памятник нассать, – еще раз устыдылся самого себя Марк. – С другой стороны, неплохое, похоже, место, если у них это за «попытку» считается. С нашими ментами – полицейскими, полиментами… – такого бы послабления точно не вышло, с нашими – только задумал, уже плати… И полицейские клёвые в этом городе, куда Ленин не ездил. Потому, наверное, и клёвые. А ЮНЕСКО? Его поставили памятники охранять, а оно кому не поподя осквернять их позволяет… Им бы только бабки стричь… Полиция в Генуе клёвая, а ЮНЕСКО такое же, как наши менты полицейские…».

Через четверть часа, потребовавшихся для оприходования средств в городскую или какую другую казну, Марк был отпущен на все четыре стороны, хотя способен был различить только одну. В нее и направился, не выбирая.

На «Тортуге» Марка признали, посочувствовали и поспособствовали возвращению в мир. Облагодетельствовали. Всё даром. Про товарища своего вчерашнего он не выспрашивал, понимал, что глупо, бессмысленно. Вобщем, через некоторое время ему стало намного легче, а когда Марк вернулся на лодку, то нашел на столе в кокпите завернутыми в салфетку из пицерии кредитные карты, вытащенную из телефона «симку» и квитанцию из местной прачечной. Лодку не вскрыли, заначка была на месте, «деламан» тоже.

«Приличный все-таки мы народ – моряки», – подумал он с гордостью, тут же одернул себя, трижды сплюнул и перекрестился. По дереву стучать не стал, решил, что будет в голову отдавать, это было бы лишним. Не хотелось смазать эффект от неожиданного обнаружения в человечестве давно и неуклонно вымирающих качеств. «Фантомная память в действии. дай ей Бог…», – подумал он, складнее не вышло.

Марк набросил на голову махровый капюшон, потуже запахнул халат – тревожные мысли, в отличие от другой какой заразы, в тепле размножаются медленно и неуверенно – привалился, без затей, к радарной мачте, увенчаной неопределившимся с собственным будущим «одиноким салютом», не сомневаясь, что проснется с болями в затылке, затекшей спиной и ногами, ужас как неприятно…

«Кровь в ноги торкнется, будто наждачкой изнутри. Надо пойти вниз и выспаться по-человечески, кому нужны такие мучения…»

Он заснул где сидел с мыслью о том, что всё так и будет, как предсказывал про «наждачку», и сон еще некоторое время сберегал на его лице остатки улыбки.

Часа через три, когда рассвет смешал из воды и неба сине – малиновый невесомый коктейль и макнул в него весь мир, без остатка, на пару минут, не больше – Марк поборол бунтующие инстинкты кружкой крепкого кофе без сахара, облегчив горечь черным шоколадом и, вопреки вчерашним планам «поваляться» на якоре день-другой, запустил двигатели. «Старый брат» вычихнул в сторону ближайших соседей искреннее недоумение неурочной пробудкой, фыркнул заодно на хозяина и не без злорадства, имея ввиду все тех же мирно покачивающихся в дремоте собратьев, затараторил звениями выбираемой якорной цепи. Через некоторое время спокойного хода в полумиле от берега, наслаждающегося последними воспоминаниями об утренней безмятежности, Франция осталась в кильватере. Из радио на шестнадцатом, открытом для всех, канале в эфир неслись приглушенные голоса: «Колян, ебёнать! Это, я – Ермак. Я уже в порт, на хуй, захожу. Ты девок попридержи для меня пару, лучше трех, на выбор… Мне, блядь, только привязаться, на хуй. Вобщем дай полчаса…» Также невольно выслушав непритязательный ответ, Марк задался вопросом: а как звучала бы перекличка между стругами настоящего Ермака, сына Тимофеева, будь на них нынешние средства связи? «Позакорырестее, наверное, с выдумкой, особо про девок». И еще о «высоком» подумал, о том, что страна наша бесконечная «до н е льзя», и что на самом деле народу нашего куда больше, чем китайцев, индусов вместе взятых. Они рядом с нами наподобие каряков – малочисленные. Просто во время российских переписей ищут нас нерадиво, не там, и считают с пропусками – не так… «Может, оно и правильно… Нечего лишний раз мир пугать, без того все в ужасе как в дерьме – по уши.»