Андрей Виноградов - След Кенгуру

Дома Антон строгим тоном поставил отца в известность, что у него к нему «мужской разговор». Если бы родитель был менее увлечен хоккейной баталией, пусть и в записи, то вздрогнул бы непременно от мысли, что сейчас ему будет доложено о беременности какой-нибудь Светки из третьего класса, и самое время познакомиться и переговорить с ее семьей, обсудить, у кого будут жить молодые. И на что: маленькие, но скидываться придется по крупному.

«Интересно, каково это – «мужской разговор» на словах, без ремня?» – вдруг озадачился Антон и даже вздрогнул от неожиданной пронзительной мысли: «Что если без ремня – это не по-мужски? Может умнее другое название выбрать? Серьезный разговор, к примеру. Но они все, разговоры, серьезные, а нужно, чтобы этот стал особенным.»

Однако в тот вечер повод для взбучки еще не вызрел – редкий, надо сказать, момент, – так что грех было по уму не распорядиться удачей. Дневник, тем не менее, Антон все же припрятал как следует. Подстраховался: а ну как насторожится Герман Антонович его худобой и примется страницы пересчитывать. Не должен, конечно, никогда раньше такого не было, но ведь нашел же он в прошлом году бычок в целлофане, припрятанный за козырьком сыновьей ушанки! А казалось бы, чего ему за козырек этот было заглядывать? Своих сигарет у него всегда целый блок дома в запасе, а если точно, то на сегодняшний день – блок и три пачки, третья открытая, в ней восемнадцать сигарет, из такой не возьмешь, вообще не исключено, что засада.

Отец покорно, хотя и со вздохом с новостью справился, выключил телевизор. Наверняка вспомнил упрек жены: «Совсем Антошкой не занимаешься» и, поскольку не было ее рядом, легко признал упрек справедливым. Герман Антонович пересел в угол дивана, нога на ногу, руку вытянул вдоль спинки, устроился. Поза получилась по-домашнему расслабленной – «Кроха сын к отцу пришел.» Улыбнулся Антону, показал глазами на кресло, предлагая тоже не жертвовать личным комфортом: мужской разговор, значит – обстоятельный, а если обстоятельный, то это надолго. Антон, однако, помотал в ответ головой и остался стоять ближе к двери, на самом углу ковра, непроизвольно поставив тапки по линиям рамки коврового рисунка, вышла почти что «первая позиция». Если бы он заметил такую странность, то разговор скорее пришлось бы отложить. Антона подхватили бы и унесли воспоминания о чудесном фильме «Я вас любил» и весь реальным мир оказался бы заслонен застенчивой улыбкой Нади Наумченко – так звали главную героиню. Фильм недавно вышел в прокат, и Антон один раз ходил на него с родителями, а потом еще дважды один, причем втайне от других пацанов, потому что настоящему пацану нежности и лирика ни к чему. Хотя Славка, восьмиклассник из четвертого подъезда по прозвищу «политический», не таясь божился, что готов хоть завтра жениться на Анжелике, той что «маркиза ангелов». И плевать он хотел, что она старая. А «плевать» он намеревался «с высокой стройки коммунизма», так что шансов в кого-нибудь угодить была – ноль. Но не в этом дело. Важно, что его за это не осуждал. «Наверное, с иностранками все по-другому», – рассудил Антон, обмозговав разность в подходах.

Бог миловал, необычность собственной позы он не заметил.

– Ну. – отец хотел добавить «балерун», но вовремя спохватился, – излагай.

Антон заговорил сбивчиво и непоследовательно, хотя вроде и подготовился, все продумал, слова умные подобрал – про трудное детство, нехватку родительского внимания, прочую «заумь».

Судьба, наверное: где только ни будет учиться Антон в своей жизни, но ему так ни разу и не удастся блеснуть по-настоящему ярко, если основательно подготовится по предмету. Соберет урожай пятерок, и вроде заслуженно, но не полыхнет искрой божьей, – блекло. Придраться не к чему, скучно. Чинуша мечты. Зато как легко ему станут даваться экспромты! И не только в аудиториях. И не только в мужских компаниях. И не только в дневное время. И не только, когда подшофе.

С другой стороны, изложил он свои проблемы отцу хоть и путано, зато откровенно. Даже про Агапову вспомнил. И о том, что рыжие обладают ни на что не похожим запахом, лучше цветов, – тоже из виду не упустил.

Старший Кирсанов слушал Антона молча, время от времени теребил мочки ушей. Сначала его беспокоила левая, потом переключился на правую. Почему-то именно эта деталь больше других запомнилась сыну, будто в выбранной отцом последовательности был скрыт потаенный и крайне важный смысл. Пройдет время и Антон догадается, что таким образом отец проверял: это в самом деле с ним происходит? Уж не сон ли? А однажды сам поймает себя на бессознательном повторении отцовского жеста – во время торжественной линейки восьмиклассников, сдавших свой первый в жизни экзамен: «Не может быть?! Сдал.» Потом отец без всякой цели застегнул и снова расстегнул верхнюю пуговицу на домашней фланелевой рубашке и поинтересовался:

– У тебя все?

– Все.

– Послезавтра, в праздник, на дачу поедем.

Среагировал странновато, можно сказать, невпопад, но могло быть и хуже: что-то уж больно разоткровенничался с ним сын. Антон и сам от себя такого не ожидал.

Моя покойная матушка говорила в таких случаях: «Ну все, понесло- поехало.», а бабушка часто крестилась и повторяла: «Свят-свят.». При этом делала вид, что смотрит в окно, и натуральный ее испуг не имеет ко мне отношения. Убейте, но не вспомню, чего уж такого инфернального я мог в те годы наговорить. А может быть, потому и не помню, что отмолила бабушка мои детские глупости и, похоже, юношеские. И часть взрослых.

Бабуля Антона, как было заведено в семье Кирсановых, все это время «паслась» в коридоре, под дверью, по-своему расценив тот факт, что мужчины уединились. Расслышав отцовскую реплику про дачу, дверь приотворила, чтобы в щель лицо поместилось – на голове бигуди, у открытой духовки сушилась, сорвали с насеста, – и встряла:

– Говорила тебе, сынок, странный он у нас, а у тебя все никак времени нет. Рано ему еще хандрить! А ведь хандрит, стервец! Еще как хандрит. Лупить надо чаще, и не жалеть. Все горечи через жалость.

И на десерт всхлипнула.

Про пионера и жопу не вспомнила, оправдала надежды Антона.

А вот «мужской разговор» – нет, не оправдал надежд.

Бабкиным чаяниям – плохо молилась – тоже не суждено было сбыться: не за что было в тот вечер пороть Антона. Впрочем, звучит это не слишком правдоподобно. Скажем так: существующий повод Кирсанову старшему был не ведом. Мог, конечно, Герман Антонович уважить мать и несильно выпороть наследника просто так, для профилактики, которая еще никому, имея ввиду родителей, не вредила. Мог. И при этом каждый бы мучился думой – «за что?», перебирая в уме возможные варианты, отмечая на мысленных полях крестики, галочки. Ведь не те это поля, где нагуливают жирок вопросы без ясных ответов. Но сдержался старший Кирсанов. И хорошо.