Станислав Исмулин - Догмат

© Станислав Исмулин, 2019

ISBN 978-5-0050-5620-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Разговоры о Догмате можно услышать и в наши дни. Сейчас эти разговоры больше походят на древние легенды, которые много лет подряд, день ото дня, обрастали и слухами, и сплетнями, и всевозможными толкованиями; но как бы там ни было они всегда оставались результатом богатого человеческого воображения, и не имели ничего общего с Догматом.

Даже в развязных девяностых годах сведений о Догмате было чрезвычайно мало, а тот мизерный клочок информации, бытовавший в головах всего нескольких десятков людей, был до того засекречен, что даже в памяти закрытых государственных архивов не осталось воспоминаний о нем. Впрочем, отсутствие информации нисколько не смущало городского обывателя. Напротив, обыватель имел полное право описать Догмат настолько точно, насколько позволяли просторы его умозаключений, по крупицам собранные из дворовых сплетен, стариковских слухов, желтых газетенок, хрипевшего радио и прочих достоверных источников. Полученные сведения обыватель мастерски сплетал в неразрывную сетку истины, и неистово оберегал ее так, что нечего было и толковать с ним о том, что все может быть иначе.

Многим и сейчас Догмат представляется как разрушительной силы оружие. На деле же все обстоит несколько иначе. Догмат – далеко не оружие, но гениальная по своей задумке доктрина совершенного оружия, которой с течением времени так и не посчастливилось сойти с бумажных страниц на конвейер. Гениальная она хотя бы тем, что во все времена не было ничего более дешевого и одновременно устрашающего, чем объемистая, потертая годами кожаная папка.

Если бы вам посчастливилось открыть эту папку, то вы непременно увидели, что внутри толстым прессом лежит множество рукописных листов бумаги, по объему сравнимое разве что с объемом двух библий. Вероятно, вас, как и меня, очаровали бы ветхие страницы, источающие запах старины; росчерки пера, выведенные опрятным каллиграфическим почерком; мелкие, различимые лишь под лупой, символы, походящие на покосившийся частокол. От вашего внимательного взора никак не ускользнули бы формулы и расчеты, графики и чертежи, которые бесконечно сменяют друг друга, но, несмотря на свое многообразие, остаются одинаково сложны, скучны и утомительны. Начав листать Догмат, вы обратили бы внимание, что заполнялся он начисто, без черновика, потому как на его страницах отчетливо видны нервно перечеркнутые заметки, исправно переписанные ниже. Наконец, дойдя до последней страницы, вы, должно быть, увидели бы, как из кожаного кармашка папки торчит уголок совершенно исписанного листа бумаги, в заглавии которого тонко выведено: «Манифест».

Точные копии того листа предназначались как не официальный документ для правительств некоторых государств, известных мятежными притязаниями на землю русскую. Манифест как бы осведомлял правительства о существовании Догмата, и был его кратким описанием, но не содержал в себе никаких подтверждений и подробных разъяснений. Очевидно, что у правителей государств возникали ожидаемые сомнения. Некоторые полностью отказывались верить в то, что подобное оружие может в действительности отыскаться в нашей стране; прочие же, напротив, предпочитали кротко верить на слово, руководствуясь неудачными историческими последствиями. Оттого и прижилось название – Догмат.

Догмат существовал с незапамятных времен, о чем свидетельствует первая запись в нем, датируемая серединой XVIII века. Запись заверена печатью из бурого сургуча и подтверждена размашистой подписью, какую имеют люди с характером полным высокомерия. Принадлежит запись не кому иному, как светлейшему князю Григорию Александровичу Потемкину. Его-то мы заслуженно и считаем прародителем Догмата.

С каждым годом, наряду с развитием страны, Догмат усовершенствовали, благодаря чему этот документ становился масштабней и всеобъемлющей. То, что я привык называть Догматом, во все времена называли по-разному: «Царь-пушка», «Ответ Чемберлену», «Кузькина мать» и пр. Сегодня это звучит просто и ужасающе – ядерный чемоданчик или ядерная кнопка, если угодно. Но на самом деле это не более чем привычная и удобопонятная для обывательского ума аллегория.

Каждый правитель России и его сподвижники, разумеется, знали о существовании Догмата, но весьма поверхностно. Брать Догмат в руки, шелестеть страницами, а тем более располагать данными о его местонахождении не позволялось ни одному из правителей. Это было единственным правилом, которое правители обязались соблюдать как неукоснительную строжайшую заповедь. Тем не менее, находились и те, кто полагал, что нет таких правил, к которым невозможно подобрать исключение. Вследствие чего, за время существования Догмата наблюдалось несколько попыток завладеть им. Впрочем, ни одна из попыток не удалась и всегда заканчивалась бесцеремонной, нередко трагичной и показательной сменой правителя.

Догмат находился в распоряжении двух генералов. Он, можно сказать, принадлежал им, потому как только этим людям было известно решительно все: от первой страницы Догмата до имен приемников, которым впоследствии предстояло передать его. Никакой инструкции, которой следовало придерживаться при выборе наследственных генералов в Догмате я, разумеется, не нашел. Но подозреваю, что такая инструкция точно была. Поскольку на примере трех десятков генералов, более двух столетий ведших летопись Догмата, несложно проследить подобие некоторых любопытных явлений, заметных только в широком сравнении. В личностях генералов действительно наблюдалась некоторая общность, однако нельзя сказать, что схожесть присутствовала в каждой детали их привычек. Различия просматривались так же очевидно, как очевидна была одна черта, порочным ореолом обводившая имя каждого из них – исключительная крестьянская жадность. Генералы находили весьма занимательным, например, заключить пари со случайно прохожим дворянином на то, чей золотой червонец отскачет от темных вод Невы большее число раз, прежде чем на века скроется под водой. Генералов не столько тревожил умышленно опущенный на дно золотой, обещавший хоть маломальскую выгоду, сколько печалила случайная потеря гривенника на мостовой. Впрочем, для богатого жадность – не порок, равно как и бедность для нищего. К тому же генеральская жадность была скорее необузданным баловством, дурной привычкой скверного характера. Несмотря на то, что окружение обязывало генералов следовать расточительному течению жизни, бережливое отношение к деньгам не покидало их и напоминало о себе при каждой вытащенной из кармана копейке. Помимо невероятной жадности, неподдающейся никакому объяснению, генералы были до безобразия самолюбивы и эгоцентричны. Они считали своим священным долгом, – который нередко превращался для них в тяжкий труд и несносное бремя – гордо стоять на страже собственных роскоши славы и почестей, – словом, природой своей генералы были близки к природе, какой ни будь исключительной мерзости. Но при этом чрезмерная спесивость характеров лицемерно прощалась генералам за великое благоденствие, оказываемое ими многим членам светского общества.