Елена Радецкая - Одинокий пастух

Я поднималась по лестнице Донжона второй раз. Первый – при поступлении на работу, и вот сейчас. «Разбор полетов» уже закончился. В башне, кроме Драконова, находилась только Марина, вид у нее был подавленный.

– Вот и второе действующее лицо, – сказал Драконов нехорошим голосом. – А теперь объясните, кому пришло в голову сотворить это порнографическое чудо?

– Почему вы называете это порнографией? – жалобно спросила Марина.

– А как назвать похабное действо, когда парни четырнадцати лет танцуют канкан без штанов.

– Это исторические костюмы, – вступила я, – и не канкан, а рок-н-ролл.

– Вы знаете, что на концерте были представители гороно? Ваша сегодняшняя выходка вам дорого обойдется. И что это вы, Елизавета Сергеевна, придумали рассказывать ребятам какие-то бредни перед сном? Что это за растлительные сказки о казнях и жестокостях?

Слово «растлительные» меня испугало и отрезвило.

– Это не сказки, это история инков, народа Южной Америки. Мне сейчас написать заявление об уходе?

Голос дрожал, я боялась заплакать, а потому, не дождавшись ответа, вылетела из кабинета, а уже на лестнице негодующе прошептала:

– Я не позволю говорить со мной таким тоном.

Тут выбежала и Марина, сообщила, что Драконов обещал нас уволить с записью в трудовой книжке о проступке, несовместимом с работой в детских учреждениях.

– А я и не собираюсь работать в детских учреждениях, – сказала я.

Марина тоже не собиралась. Она боялась, что Драконов сообщит о ее деятельности в институт. А я этого не боялась, я уже написала заявление о переводе на заочное. Но унижение было тяжело пережить.

Мы отправились к Сандре, и она произнесла пламенную речь, грозила Драконову судом, обещала пойти в гороно, написать в газету, что он говнюк и душитель всего светлого и перестроечного, он может только солдатами командовать и не пригоден для работы с детьми. Она открыла бутылку «каберне» и, в общем, утешила нас, а, точнее, меня, потому что за Мариной приехал муж и повез ее утешать на дачу.

Я смирилась с тем, что работа в пионерлагере закончена и внезапно почувствовала облегчение, но прошел день, два, а меня так и не вызвали в Донжон. Драконова видела только однажды, не глядя в глаза, поздоровалась. Михална, наверное, тоже получила от Драконова втык, велела перестать рассказывать сказки об инках, перейти к русским народным. А увольнять нас с Мариной не будут, сообщила она, потому что работать в лагере некому. Я даже почувствовала разочарование, потому что свыклась с мыслью, что лагерь для меня остался в прошлом.

Жизнь продолжилась, будто никакого конфликта и не было. Совместно с Сандрой мы сварганили классный букет для заведующей столовой. Идею Сандра оценила, правда, я не сказала, что подсмотрела ее в рисунках детской книжки. Букет помещался в старом, полураскрытом зонте, перехваченном посередине атласной лентой с пышным бантом. Для букета мне разрешили нарезать розы и садовую ромашку на клумбах лагеря. Зонтик Сандра обрызгала серебрянкой. Мы были довольны, зато виновнице торжества авангардный букет не сильно понравился. Она опасливо взяла зонтик за ручку и не знала, куда деть, пока его не забрали у нее. Где потом оказался букет, не знаю, наверное, там, где в конечном счете оказываются все букеты – в помойной яме.

Сандра в тот вечер разразилась тирадой о создании мимолетной красоты, которая ничем не отличается от вечной, потому что красота есть красота, а вечного ничего не существует, зато процесс творчества мимолетного и вечного одинаково прекрасен, и т. д. В общем, не помню, какие доказательства единства вечного и быстропроходящего она приводила, потому что в тот вечер мы хорошо набухались.

Мой отряд перед сном нынче слушал чтение «Острова сокровищ». А однажды утром, когда я заплетала косы Кате Моториной, девочка внезапно обернулась, обняла меня за шею и сказала в ухо: «Я хочу, чтобы вы были моей мамой».

Елки-палки! Я офонарела, не нашлась, что ответить, не обняла ее в ответ, даже не погладила по голове.

Да что же это! И зачем мне оно? Теперь удочерить ее надо, что ли?

Приезжал ли к Кате кто-нибудь на родительский день? Может, у нее матери нет или мать – алкоголичка? Бросилась к Соньке, та говорит: приезжала мать, вроде, нормальная. Тогда что за дела такие?! А может, у нее мать вроде моей, не называет ее «солнышко» и «моя радость»? Так и я этим не отличаюсь, это у Соньки все «зайчики» и «птенчики».

Я понимала, что неправильно отреагировала на Катькин порыв. Сонька бы схватила девчонку в объятия, зацеловала бы, затискала, утешила, и та была бы счастлива. Но я так не умею. Я считала, что буду воспитывать своего ребенка в ласке, буду с ним нянькаться-тетешкаться, говорить нежные слова, чтобы у него не было комплексов, чтобы он знал, что его любят. То есть иначе, чем меня воспитывали. Но своего ребенка, а не чужого! И не сейчас, потому что сейчас мне с детьми тетешкаться нет охоты.

Катя избегала моего взгляда, а когда я на нее не смотрела, следила за мной несмелым взглядом. Эта неловкая ситуация не давала мне покоя, и я сказала Сандре, что не люблю детей, и что она об этом думает. Мне показалось, что признание как-то грубо получилось, так что я попыталась сгладить впечатление.

– То есть чужих не люблю, а своих… пока не знаю.

– Чушь, – сказала Сандра. – Ты считаешь, что хорошим людям непременно положено любить детей? Совсем не обязательно. Так что успокойся. А если ты хоть кого-нибудь или что-нибудь любишь, все путем. Ты кого-нибудь любишь? Кроме мамы, конечно…

И тут меня прорвало. Я пела долгую и страстную песнь о своей несчастной любви к Филу. Было легко: Сандра меня не прерывала, она даже не смотрела в мою сторону, а продолжала писать таблички для «игры по станциям». Когда же я закончила, повернулась ко мне и сказала:

– Все это дохлый номер. Не понимаешь ты, что ли?

– Понимаю. Но что же мне делать?

– Вообще-то считается, что клин вышибают клином. Но тебе для начала надо приобрести хоть какой-то сексуальный опыт.

– По сравнению с Филом все уроды и слизняки безмозглые.

– О господи! С кем я говорю! При чем здесь Фил? Забудь о Филе! Твоя любовь похожа на чесотку, чем больше чешешь, тем больше чешется. И тебе это нравится. Тогда чешись и не жалуйся.

Сказала, как отрезала. Сандра была старше меня на семь лет, а опытом на все сто. Конечно, она говорила правильно, но я считала: пусть все случится само. А ничего не случалось.

Физрук лагеря, молодой накачанный парень, тоже из числа избранных, был сильный, красивый, и ему, это чувствовалось, энергию некуда было девать. Иногда по ночам он выпускал ее – носился вокруг лагеря и возвращается мокрый, остро пахнущий потом. Я сталкивалась с ним после того, как он гонял в футбол с мальчишками, и этот звериный, пряный запах вызывал у меня брезгливость и возбуждение.