Марвика - Эпифании Марии

Я неожиданно проснулась,
И ты в ногах моих сидел.
Палата девочек тянулась
Кроватями вдоль белых стен.
Приятель твой с моей соседкой
Вёл приглушённый разговор
О лошадях за перелеском.
Ловила я твой влажный взор,
Твои ленивые движенья:
Как будто не шестнадцать лет,
А тысячи преображений
Ты нёс в себе. И мой портрет,
Белеющий над изголовьем,
С моей душой столкнулся вновь
В том беспощадном первом чувстве,
Людьми зовущемся любовь.
И от того противоречья:
От восхищения тобой —
Твои красивые движенья,
Твой профиль, тот же, что и мой, —
И в то же время неприятья
Твоей манеры говорить,
От моего воображенья
Пришло желанье – не любить.
Физически мне было больно,
Когда ты что-то говорил
С усмешкою высокомерной
И чёрной бровью поводил,
Что мысленно я так желала
В движении остановить.
И надвое меня ломало:
И ненавидеть, и любить
Одновременно – непосильно
Мне становилось. И душа,
Стеснённая, затрепетала,
Когда во тьме тебя нашла.
О, если б той далёкой ночью,
Когда ты на меня смотрел,
Пробравшись, как к своей Джульетте,
Мой дух на мой портрет слетел,
А я, оставшись только плотью,
В тебе Ромео приняла
И лишь мизинцем, незаметно,
О том почувствовать дала…
Как нежно бы пророчица-луна
В объятья нас с тобою приняла!
И оттого, что мы сошли с ума,
Какие б нам Любовь права дала!
Но я не знала древнего искусства:
И мы не пережили это чувство.
И ночь растаяла, как на песке вода,
И замелькали бешено года…

В объятьях скрестив
Наши руки —
Увядшие крылья,

В потоках любви
Упивались
Бесчувствием веса.

Но близится день —
Опадает ночная завеса,
И чуть было стёртое время

Проявлено вновь,
И стала нелепо осмысленна
Наша любовь.

Вновь – цепи и пирс,
И к галерам прикованный торс;
А где же мой Пирр?!

Но пронзённый стрелой альбатрос
Мне в ноги упал,
Обагряя тунику и плащ.

И я поняла,
Что мечта о любви —
Не сбылась!

Пока ладьи мятежных глаз
У переносиц на приколе,
Не в силах дать зарок в любви —
Должны! – согласно Божьей воле.

Со мной ты пел.
Когда мы возвращались.
В реке плыл май,
И в водах отражались
Прекрасные глаза
Моей трёхлетней Анны:
Глаза – что бирюза,
А помыслы – туманны!

Когда ты плыл с другой,
Всё резало весло
Тугую плоть воды.
И в середине реки свинцовой
Тонули тучи, и туманы вились,
И две её руки, две ивовые плети,
О тучи бились!

Висящий светлый купол над водой —
Вместилище ярчайшей из акустик.
Плёс Нерли – колизей, объятый тишиной:
Блаженство и покой в преддверии устья.

Миг радости щекочет нежно бок
Одной ладьи, но почему другая
Кренит безудержно в потоки горьких слёз,
Когда смотрюсь в тебя, как в окна рая?

Свеча в венце сиреневых цветов,
Его вопросы, нежные признания.
И вид Москвы, парящей за окном,
И ощущенье близкого страданья.

Дверные косяки больших квартир
Коварно наши лики обрамляют:
Щелкнёт затвор, как выстрел из мортир,
Прицел в висок – лишь так поэт играет?

Театр чувств: Она и снова Он.
Открылась дверь, и запах старых улиц
Ворвался в дом. А он стоял, нахмурясь,
В бессмысленности встречи убеждён.

Глаза проговорили: уходи!
Она метнулась к лифту, не целуясь.
И долго сыпал снег в её лицо,
А он кружил по комнатам, сутулясь.

В послеполудень
Блики солнца,
Чуть подгоняемые ветром,
По кашемировым завесам
Плывут
И с пола на фарфор
Перемещаются.
Но это
Не прерывает разговор,
Что только начат.
Ложечка едва
В бисквитный торт
Рукой погружена;
Снуют пылинки;
Безе просело —
Вечная беда;
Пришпилена
К тартинке ветчина;
И в ямках
От изъятого желтка
Блестят икринки.
Раздвинув время,
Луч скользнул во двор,
Где, как в кувшине,
Гулок разговор,
Усиленные,
Ухают шаги
Прохожего,
Отчётливо слышны
Все звуки
Умирающего дня.
И ты уже не смотришь —
На меня…

На кончиках пальцев,
На краешках губ
Незримо огни сладострастья цветут.

И жерло рапана,
Раскрытое пленно,
Ласкает горчаще-солёная пена;

Но мигом поздней
Песнь поёт он на суше,
Послушно волнуем струёю воздушной.

О розы шипы
В кровь исколоты пальцы,
И губы сухи,

И натянута в пяльцы
По счёту идущая
Следом судьба.

Огонь и вода,
Даже медные трубы —
Всё пройдено!