Валентина Тырмос - Город Антонеску. Книга 2

Катаев: «Уже рассвело. Сквозь голубые и синие облака пара и инея хрупко просвечивала розовая заря. Она была такая холодная, что от ее розового цвета сводило челюсти, как от оскомины.

На улице показалось несколько прохожих. Они шли в одном направлении…

В это утро со всех концов города медленно тащились люди, как муравьи с ношей. Это были евреи, которые шли в гетто…

Они скользили по обледенелым тротуарам, а некоторые падали и оставались лежать, прислонившись спиной к фонарю…

Они шли мимо запертых дверей и ворот, мимо дымных костров, у которых грелись солдаты…

Мороз был ужасен… На мостовой лежали твердые воробьи, замерзшие на лету… Море тоже замерзло до самого горизонта. Оно было белое. Оттуда дул ветер…»

Евреи шли…

Вот так, обреченно, как в августе 1941-го шли евреи Николаева на еврейское кладбище, а в сентябре 1941-го евреи Киева в Бабий Яр. Так, как шли в октябре 1941-го евреи Одессы на Дальник, евреи Мариуполя – к агробазе имени товарища Петровского, евреи Ростова в Змиевскую Балку…

Евреи шли…

По словам Катаева, в это утро в Одессе из уличного репродуктора раздалось вдруг громкое «Ку-ка-ре-ку!!», и нежный детский голос торжественно прочел молитву: «Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да прийдет царствие Твое…».

Какое святотатство – молитва Господня в такой час…

Трудно сказать, был ли рассказ «Отче наш» рассказом о Норе.

Да это и не важно…

Нора была не единственной. Было много таких еврейских женщин, замерзших на скамейках в парках и скверах Одессы, любовно насаженных еще дюком де Ришелье. Замерзших там, на тех самых скамейках, где они привыкли сидеть летними вечерами, любуясь своими резвящимися на зеленой траве малышами.

Нора, скорее всего, тоже замерзала в тот день, прижимая к себе ребенка, в скверике неподалеку от дома.

А мимо, узнавая и не узнавая ее, шли евреи.

Нет, они не окликали ее и не здоровались с ней. В тот черный день никто никого не окликал и никто ни с кем не здоровался.

В тот черный, белый от снега, день евреи Одессы шли в гетто…

Евреи шли…

Мы должны не надолго покинуть «Город Антонеску» и перенестись в Вашингтон, где, как нам кажется, могло еще произойти нечто такое, что спасло бы от смерти 40 тысяч оставшихся в живых евреев Одессы.

Но сначала давайте вспомним о «Trenul-Drik».

О чудовищном поезде, увозившем на смерть евреев румынского города Яссы.

Теперь «Поезд-Гроб» снова в действии.

Теперь он увозит на смерть евреев Одессы.

И снова весь мир молчит.

Как молчал тогда, в июне 1941-го. Как молчал он все эти долгие страшные месяцы, когда на всех захваченных варварами территориях шла кровавая бойня.

И только не говорите нам, господа правдолюбцы, что «мир не знал».

«Мир» знал!

Да «мир» и не мог не знать – ведь слишком открыто внаглую все это делалось.

Задолго до введения в действие лагерей смерти слухи о вопиющих преступлениях нацистов достигли всех стран мира, проникли во все слои мировой общественности. Пока наконец 1 января 1942 года в Вашингтоне 26 государств не подписали некую совместную декларацию.

Этот знаковый документ, под которым поставили свои подписи президент США Франклин Рузвельт и прибывший специально для этой цели в Америку премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль, будет назван «Декларацией Объединенных Наций», а само собрание стран, подписавших его, станет предтечей ООН [8]   Черчилль Уинстон . Вторая мировая война: в 6 томах. М.: ТЕРРА, 1997. .

Текст декларации сочинил сам уважаемый мистер Черчилль, а словосочетание «объединенные нации» предложил не менее уважаемый мистер Рузвельт, позаимствовав его, кстати, у лорда Байрона: «Здесь, где сверкнул объединенных нациймеч, мои сограждане непримиримы были, и это не забудется вовек…».

Как вспоминает Черчилль, в тот праздничный день, 1 января нового 1942 года, в овальном кабинете Рузвельта был сервирован завтрак, и они оба, президент США и премьер-министр Великобритании, вместе с представителями СССР и Китая, между яичницей с беконом и кофе со сливками подписали этот важнейший документ.

А затем уже госдепартамент США собрал подписи остальных 22-х стран.

Нет, конечно, в «Декларации Объединенных Наций» не было упоминания о трагедии, постигшей еврейский народ, и тем более о трагедии евреев Одессы.

И все же, и все же…

Каким-то образом в текст ее вкрались два слова… всего два слова!.. имеющие вроде бы отношение к этой трагедии.

Это были слова: «свобода религии».

Декларация утверждала, что победа над нацизмом необходима не только для «защиты жизни, свободы, независимости», но и для защиты «свободы религии и для сохранения человеческих прав и справедливости».

Это все…

Все, что «позволили себе» сказать о вопиющих преступлениях нацистов два самых могущественных человека планеты – Рузвельт и Черчилль.

Но почему?

Почему об этих преступлениях нельзя было заявить прямо?

Что заставило их, этих «великих мира сего», ограничиться таким, скажем прямо, туманным обязательством бороться за «свободу религии»?

Непонятно…

И еще более непонятно, почему даже это, невнятное, обязательство испугало представителя СССР Максима Литвинова.

Снятый Сталиным в 1939-м с поста народного комиссара иностранных дел еврей Литвинов после начала войны вновь оказался «нужным» и был направлен в Вашингтон.

Ознакомившись с проектом декларации, многоопытный посол тотчас же обратил внимание на выражение «свобода религии»и, хорошо зная своего «хозяина», наотрез отказался подписывать такую «крамолу».

Вспоминает Черчилль: «Президент приложил самые энергичные усилия, чтобы убедить советского посла Литвинова согласиться на включение в текст выражения «свобода религии». Литвинов с явным страхом и трепетом сообщил о требовании «свободы религии»Сталину…» [Выделено нами. – Авт .]

Литвинов «со страхом и трепетом» доложил Сталину, и Сталин, видимо, посчитав, что отказываться от подписания декларации в этом случае было бы «слишком», разрешил подписать.

Так завуалированный «еврейский вопрос» все-таки «проник» в декларацию, что, к сожалению, «не испугало» ни Гитлера, ни Антонеску и никак не помогло евреям.