Сергий Чернец - Анжелика – особенная женщина. Из жизни женщин

А кроме того, постаралась Ольга, которая была, оказывается, искусной карманницей. Увидела она пару – подвыпившего мужчину, который в веселом настроении пытался угодить своей женщине, примеряя шубки на неё. Как все произошло, и Щепка ничего не понял, он только прикрывал. Только когда уходили быстрым шагом с территории рынка, позади, вдалеке, уже слышен был некий шум, – разборки и крики того подвыпившего мужичка.

Денег было «не-ахти», но много, как посчитали они дома, хватило бы на четыре средних месячных зарплаты. И другие дни Ольга со Щепкой на рынке больше не появлялись. Всё делалось по заранее известной для Ольги-воровки технологии, а Щепка многим премудростям учился у нее и преуспевал.

Так и зажили они – «тихо-мирно» в полной гармонии: дуэт – карманница Ольга и Щепка, начинающий ворик. Вот она была бы идиллия. Ездили они по небольшим городам, жили на съемных квартирах. И вот, накопив достаточно средств, осели в том самом провинциальном городке, куда и ехали мы со Щепкой вместе, познакомившись на вокзале.

Не случайно приметил я его необычно бледное лицо. Он ехал с очередной проверки в туберкулезном диспансере. Два раза в год, весной и осенью, на проверку вызывали стоящих на учете больных туберкулезом в республиканский тубдиспансер.

Мне довелось стать невольным участником судьбы Сергея Щепкина. Расстались мы, по приезде в городок, ненадолго. В тот же вечер он нашел меня и пригласил к себе по важному делу: у них умерла хозяйка квартиры, где они жили.

Они с Ольгой ухаживали за пожилой женщиной. Она их пустила к себе для проживания с условием, что будут ухаживать. У нее был один сын, который служил во флоте в Мурманске, и он согласился, чтобы она не оставалась одна в большой трехкомнатной квартире.

Как и положено было по сану, а я работал в Церкви пономарем, позвал я с собой священника. В доме, отслужив молебен по усопшей, священник оставил остальные хлопоты похорон на меня. Пришли многочисленные соседи и знакомые. Читали «Псалтырь по усопшим». Сначала читал я, а затем меня сменили соседки-старушки, которые хорошо знали усопшую бабушку, «баба-Саша», как все её звали.

Пока всю ночь читали Псалтырь, мы разговаривали с Сергеем Щепкой, уединившись на кухне, он выпивал «с горя». А горе – не смерть старушки, его беспокоила элементарная ревность. Ольга была, по его словам, «бабой веселой и любила шиковать» … то по ресторанам ходила и выпивала, пока он был в отлучке. У нее много молодых мужиков знакомых появилось в этом городке, за короткое время.

Как мог, я успокаивал Сергея. Заходила к нам на кухню и Ольга, с ней я тоже разговаривал. При мне они помирились: поцеловались и поклялись в любви друг другу. Мне показалось, что всё должно быть у них в порядке.

Только сразу после похорон случился тот конфликт. Драка произошла на почве ревности. Из реанимации, где лежали оба: и Ольга, и Сергей, живой вышел Щепка.

Его перевели в обычную палату, но под надзор милиции. У дверей палаты сидел охранник-милиционер. Я приходил в больницу каждый день. Иногда с утра, а порой и вечером, после окончания службы в Церкви. Там он и рассказал мне много о себе. Вскоре перевели его в тюремную больницу.

Врачи делали всё возможное, чтобы вылечить обоих. Но травма головы у женщины была сильнее. У Щепки тоже была разбита башка в трех местах от сковородки. Но это были травмы, нанесенные женской рукой. Мужской рукой, и кочергой из крепкой стальной полосы, он разбил женщине голову гораздо сильнее.

Через 10 дней женщина умерла.

Еще через 2месяца Щепку судили по 108 статье УК РСФСР – за нанесение тяжких телесных повреждений. Ему дали 10 лет. А направлен он был в зону Центральной больницы для заключенных, и помещен в туберкулёзный диспансер. Весной случилось обострение заболевания, он стал «харкать кровью». И сырыми апрельскими днями у него случился кризис – «кровь горлом пошла» – так он умер.

Вот одна из необычных судеб человека. И в ней прослеживаются многие проблемы нашего времени, над которыми стоит подумать.

Собрались друзья и хорошие знакомые, соратники, отметить юбилей. В ответ на множество восторженных приветствий и поздравления, пожилой человек начал с благодарности за все добрые слова, но тут же перешел к своего рода полемике с этими друзьями:

«Быть может, мои слова относительно «дальнейшей работы» прозвучали для собравшихся несколько странно. Ведь мне уже довольно много лет (70), и года пришли с какой-то безоговорочной неотвратимостью… Ещё совсем недавно бытовало у нас твёрдое убеждение, что человек, достигший такого возраста и получающий пенсию, должен уйти от своей профессиональной деятельности навсегда, освободив дорогу молодым. Однако я и мои коллеги считаем такое представление весьма устаревшим. Его создали те, для кого существует страшная пропасть между трудом и радостью, между буднями и праздником, между прозой и поэзией, между практикой и теорией.

Подумать только, старики уже много лет трудились – повседневно и практически! Я имею в виду не только тяжелый труд рабочего или работника искусства даже, тех, кто не расстаётся с нищетой, – прозой можно назвать всякий труд, направленный исключительно на личное обогащение.

Те, кто трудится только для заработка, ждут не дождутся пенсии. Ведь она сулит радости, вечное празднование и поэзию: на работу ходить больше не нужно… и так далее. Но при этом из виду упускается то, что поэтом не становятся в 70 или 80 лет. Стихи нужно начинать писать куда раньше, и я советую всем начинать с самого детства или в крайнем случае с юности. Разумеется, я говорю о стихах в фигуральном смысле этого слова. С самого начала жизни каждый должен избрать себе такое занятие, если это окажется возможным, которое даст ему радость неисчерпаемой поэзии. Вот только выбор такого занятия – самый трудный момент в жизни и для воспитателей, и для воспитуемых, особенно в тех социально-экономических условиях, в которых мы живём».

– — – — – — – — – — —

Речь профессора продолжалась довольно долго и передать её всю в точности уже не представляется возможным, – память не сохранила слова и выражения, но суть её в том, что: и мы попытаемся это передать.

Гости не очень внимательно слушали, переглядывались между собой слыша знакомые ноты и оттенки слов.

Между тем Профессор понимал ещё и то, что лет через тысячу наши потомки, которые научатся и (1) летать также надёжно и далеко, как птицы, и (2) расщеплять атомы так же гениально просто, как они расщепляются в природе, будут смеяться (3) над нашими ядерными реакторами, – приблизительно так же, как мы, с высоких ажурных небоскрёбов и пятикилометровых арочных мостов, иронизируем над пирамидой Хеопса, этим безмолвным свидетельством слабости древнего человека. Профессор понимал, кроме того, что ни у нас, ни у древних людей в своё время не было и нет иного выхода и что люди будущего поймут это и отдадут дань уважения своим предкам (нам) за великое упорство и трудолюбие, как мы уважаем тех, кто носил камни-блоки многотонные к подножию пирамид.