Сергей Куприянов - Генеральша

Машина подъехала к невзрачному трехэтажному зданию, на котором красовалась табличка «Общежитие № 3». Первым выскочил водитель, оббежав машину, распахнул дверь перед Галеевым. Вышел Доценко и протянул руку Кате. Она нехотя позволила поухаживать за собой, чувствуя всю ту же снисходительность на лице капитана, словно он знал о какой-то её тайне.

– Вот и приехали. Скворцов! Вещи на второй, в двести десятую! – скомандовал Доценко шофёру, – Если проголодались, товарищ полковник, тут столовая есть, неподалёку. На довольствие… всё равно уже не успеем.

– Ты как? – Галеев посмотрел на Катю, – Перекусим?

– Не знаю…, – неуверенно произнесла она, не столько из-за того, что не разобралась, насколько голодна, сколько не была уверенна, не увяжется ли этот хлыщ-капитан за ними и не будет смотреть на неё так же снисходительно-высокомерно.

– Пошли, – прервал её сомнения Галеев, – а ты капитан, свободен. Машину завтра в восемь. Отдыхай.

– Вас понял, товарищ полковник, – обмяк Доценко, поняв, что его предусмотрительность и необходимость не оценена начальником. Кисло улыбнулся, приставил руку в приветствии:

– Всего доброго…

Он что-то ещё хотел добавить, с ухмылкой посмотрел на Катю, словно искал повод остаться.

– Найдёте сами? Тут недалёко…

– Найдём, – оборвал Галеев. После этих слов, Катя почувствовала, что голодна.

Ночь на новом месте прошла в тревоге и дурных мыслях. Катя почти не спала. Ворочалась осторожно, боясь скрипнуть и разбудить Ивана Никитича. Тихо плакала, травя себе душу сомнениями, что поступила правильно. Не было в её короткой девичьей судьбе ни романтических ухаживаний, ни опыта отношений с парнями, ни, вообще, с мужчинами. Всё так быстротечно и внезапно. Больше полагаясь на опыт и авторитет матери, чем на собственные чувства. Манила Москва, она грезила о Большом театре, больших проспектах, домах, где жили какие-то особенные люди, концертах и музыкальных вечерах. Может, это и было главной причиной выйти замуж за Ивана Никитича? Она и сама не могла себе ответить. Вырваться из серости и безысходности Саранска, где она провела не очень сытую и однообразную жизнь. Ну и конечно – мать. Она словно выпихнула её, как мать выпихивает ребёнка из полыньи, чувствуя обречённость и неминуемую трагедию – сама уходит под лёд.

Душила обида, необъяснимая, безутешная, когда вспоминала ту «дамочку», ухмылки Доценко. Как в детстве, когда мальчишки устроили обструкцию, когда не хотели принимать в пионеры из-за отца. И ещё Иван Никитич. В столовой он выпил, а когда ложились спать, стал домогаться. Меньше всего сейчас хотелось его ласк и поцелуев. Катя расплакалась. Хотелось убежать, куда глаза глядят. Любовный порыв Галеева угас, он молча, с угрюмым видом разделся и лёг спать.

Под утро она уснула, успокоив себя, что всё-таки она в Москве, всё ещё наладится, как-то обустроится. Она замужем, как говорила мать, «за каменной стеной». Всё будет хорошо.

Она проснулась от ощущения, что Иван Никитич залез к ней под ночную рубашку и крепко схватил за ягодицу. Катя встрепенулась, вскрикнула, хотела вскочить, но Галеев с силой откинул её опять на подушку.

– Ну что ты, как целка, будто в первый раз!

Взгляд был суровым, нетерпящим возражений. Катя прерывисто вздохнула, повернула голову к стене, выражая повиновение. Галеев навалился сверху и вошёл в неё. Катя сильно зажмурилась, словно от боли. Хоть больно и не было, но память того первого раза остро засела в голове, не позволяя расслабится до самого конца. И уговаривала себя, что это необходимая часть супружеской жизни, но не могла себя превозмочь. Супруг, недолго поскрипев кроватью, свалился на бок.

– Тебе что, так противно?

– Нет… просто больно, – соврала Катя, выдохнув с облегчением, поняв, что экзекуция закончилась.

Галеев недоверчиво посмотрел на неё, встал, закурил.

– Правда, Иван Никитич, все эти переезды… так меня измучили… Не могу расслабится, – попыталась она оправдаться.

Галеев пристально посмотрел на жену. Щеки Кати предательски горели.

– Ладно, давай мужа собирай.

Катя быстро встала, застелила постель, наспех заплела волосы в толстую косу и стала ждать указаний Галеева. Почему-то быстрей хотелось остаться одной, не чувствовать на себе его взгляд, быть собой и не стараться «соответствовать».

– Сапоги начисть, – Галеев брился, вытянув подбородок, срезая пену опасной бритвой.

Катерина с готовностью бросилась в угол, где стояли сапоги. Они отливали лаковым блеском, словно уже кем-то начищенные. Она надела один сапог на руку и покрутила перед глазами.

– Иван Никитич! А они и так начищены…

Катя поднесла сапог и показала супругу. Галеев посмотрел на сапог, затем на Катю.

– Начищен, это когда отражение своё в нём увидишь, понимаешь? – Галеев налил в горсть «Шипр» и стал лупить себя ладонью по щекам, вбивая в лицо одеколон.

Катя опустила глаза и отошла назад в угол. Она покрутила сапог на руке, пожала в недоумении плечами, открыла маленький фанерный чемоданчик, в котором аккуратно были сложены три щётки, с щетиной разной длинны и жесткостью, баночки с ваксой, и две широких полоски: одна суконная, а другая темно-бордового бархата, похожего на знамя, которое висело у них в училище. Катя растерялась. Казалось, что это был набор профессионального чистильщика. Она оглянулась на супруга, боясь сделать что-то не так. Наличие такого набора говорило, что обладатель его относиться к такой простой процедуре, как некоему ритуалу. Галеев уловил её растерянность.

– Возьми вон ту крайнюю щётку, жесткую, а ваксу лучше на скипидаре, вон ту с завинчивающейся крышкой, она больше блеска даёт. В дождь лучше с воском, но он не так блестит. А потом суконкой натираешь. Ну, а в конце… бархоткой, – плавно провел он рукой, – Эт наука, Катерина. Осваивай.

Катя открыла банку и комната наполнилась резким неприятным запахом, вытащив из памяти детские воспоминания, как мать натирала её скипидаром, когда та сильно простыла. Уже много позже он напоминал ей болезни, мрачную фельдшерскую, глаза матери, с застывшими в них слезами. Катю передёрнуло. Она макнула щётку и с силой, старательно начала растирать ваксу. Затем надела сапог на ногу и с энтузиазмом отполировывала его суконкой.

– Прежде чем брать суконку, нужно дать время ваксе впитаться и просохнуть, – заметил Галеев жене. Катя остановилась, вытерла испарину.

– Хорошо…

– Ладно, давай следующий, времени-то уже нет.

Катя с такой же энергией набросилась на второй сапог.

Галеев стоял босой в зелёном кителе, васильковых бриджах и внимательно наблюдал за Катериной.

– Ну-ка, покажи!

Иван Никитич взял сапоги, с недоверием осмотрел, швырнул их к табурету и сел сам.