Альбина Гумерова - Дамдых (сборник)

© А. Гумерова, 2019

© ИД «Городец», 2019

В шестнадцать лет Резеда попросила у родителей лошадь. Отец купил для нее жеребца. Резеда назвала его Сухарь и никогда с ним не расставалась. Всю молодость свою и даже беременность провела она на коне. И детей своих: дочь Амину, а потом и сына Мунира – каждого в возрасте шести месяцев усадила верхом. Мать Резеды, Суфия, ругалась, грозилась продать коня, во что бы то ни стало хотела усадить дочь за швейную машинку:

– Если не нужно на жизнь зарабатывать – это такое удовольствие! Для детей своих шить будешь, для себя, для мужа. И носить приятней – своими руками сделано! А экономии сколько – ты посмотри, какие цены!

– Мама, я этого не люблю, но научусь ради тебя.

Девушка мгновенно освоила шитье, и выходило у нее аккуратно. Но стоило машинке забарахлить, ниткам спутаться, Резеда бросала шитье и седлала коня.

Однажды Сухарь легкой трусцой шел вдоль трассы, а у обочины стояла «газель» Ирека – будущего мужа Резеды. Ирек копался в открытом капоте. Резеда захотела помочь, тихо подвела коня, а он почему-то ткнулся мордой в зеленые шорты. Ирек резко выпрямился, ударился макушкой о крышку капота, быстро обернулся, громко выматерился в конскую морду, и только когда Резеда засмеялась, Ирек поднял голову и увидел ее. Девушка спешилась:

«Ах, простите!» Изо всех сил стараясь не смеяться, она отвела коня чуть в сторону.

– Ходят тут лошади… – пробубнил Ирек, потирая одновременно и зад, и затылок.

И Резеда, не в силах больше сдерживаться, повалилась на траву, и хохотала в небо, и колотила ногами землю. А Ирек отошел от своей «газели», встал у Резеды над головой и смотрел на девушку до тех пор, пока она не успокоилась.

– Отсмеяла весь живот, – выдохнула она.

– А у меня шишка, – сказал Ирек, щупая голову. – И сердце чуть не выскочило. – Ирек подал Резеде руку и помог встать.

Они оказались одного роста, а позже выяснилось, что и родились в один день и в один год. Когда обоим исполнилось по двадцать лет, они поженились.

Резеда переехала к мужу в соседний поселок, поближе к городу. Коня оставила сначала у родителей, но долго без него не выдержала и забрала к себе. Суфия переживала, что дочь не сможет быть женой – слишком она своенравна. Когда Резеда с Иреком приезжали в гости, теща любила посекретничать с зятем, заранее занимая виноватую позицию: «Ну да, такая уж она, как ее отец. Но ты с ней построже, ладно?» А потом просила дочь помочь ей справиться с шитьем, и пока они, разложив на полу материал, ползали по нему с большими ножницами и мелом, Суфия ворчала:

– Продам я твою лошадь, посажу тебя за швейную машинку и запру!

– Почему надо делать то, что не нравится?

– Потому что это жизнь! Не все тебе на коне скакать! Шитье помогает воспитать характер. Терпеливей станешь.

– Между прочим, Ирек меня за это и полюбил. За мою несдержанность.

– Сама расшибешься, детей угробишь!

– Амина с Муниром уже без седла скачут! А девочкам особенно полезно – внутренние органы правильно формируются.

В комнату вошел отец, но Суфия громко отослала его:

– Шамиль! Выйди-ка отсюда! Мы разговариваем.

…Мать Суфии давным-давно разделила дом на две половины – мужскую и женскую. Так и повелось: сын Марат чаще был с отцом, дочь со своим конем, Суфия за швейной машинкой. Мужики проводили время вместе, а женщины сами по себе. Каждая женщина этого дома по какой-то непонятной традиции была глубоко одиноким человеком, и почему-то это считалось нормальным. И только швейная машинка, которой Суфия могла «зашить» грусть, машинка, с которой швея могла успокоиться, не спеша подумать или забыться, чисто механически выполняя свою работу, всегда была при ней.

Однажды Суфия закалывала английскими булавками костюм на манекене. И вдруг увидела свои руки. Сухие, старые, с маленькими коричневыми островками.

«Бог мой, сколько всего я нашила! – подумала Суфия. – Кто только не носил мою одежду! Я сто лет отсюда носа не высовывала!»

В комнату вошел ее муж. Суфия растерянно оглянулась, уставилась на его штаны и продолжила уже вслух:

– Три года назад я тебе их сшила, – она вдруг метнулась к мужу, упала на колени, схватила его за штаны. – А потом они вытянулись, или это ты от старости уменьшился, и мне укорачивать пришлось.

Суфия затихла на мгновение и бросилась к окошку:

– Гляди! Занавески наши! Столько лет висят! Еще мать мою помнят! И тоже – я! – Она задернула шторы и снова открыла. Задернула и снова открыла.

– И скатерть – я!

– И покрывало – я! – рванула его. – И постельное белье – я!

Схватила себя за грудь:

– И халат тоже я…

Суфия отчаянно озиралась в комнате, будто впервые здесь была.

– Здесь все – я! – с ужасом прошептала она. – А ты? – снова бросилась к мужу и впервые за много лет жадно поглядела в его серые глаза.

Старики доживали в большом деревянном доме, и было в нем слишком просторно для двоих. В некоторые комнаты давно не входили. В них было прибрано, кровати с пышными перинами заправлены так тщательно, что о край можно порезаться, подушки друг на дружке, празднично покрытые накидушкой, похожей на невестину фату. Очень редко Суфия заходила в эти комнаты стереть пыль. Им с мужем хватало двух кроватей, которые раньше были одной большой, где супруги бесшумно любили друг друга и спали до очень раннего утра. Уже никто и не вспомнит, когда между кроватями встала тумбочка с круглой вязаной салфеткой и вазой с пластмассовыми цветами.

Скотины давно не держали, но Суфия вставала по привычке рано. Заняться было нечем – в едь даже на завтрак они ели то, что осталось от вчерашнего ужина. Рано утром Суфия садилась за швейную машинку. Тишину дома нарушала скачущая игла. «Тых-тых-тых-тых…» Суфия шила в воздух, в никуда, чтоб хоть чем-то себя занять, потому что никто ничего не заказывал. Не так давно их сын Марат глупо угорел в бане. После смерти сына Суфия целыми днями глядела в окно. А клиентки одна за другой разбрелись от нее. Резеда временно поселилась в родительском доме и «вытащила» свою мать.

Но как только Суфия заставила себя жить, «умер» ее муж. Он будто только теперь осознал, что нет у него больше сына. И никогда уж не будет. Старик не сидел у окна, как его жена.