Владимир Шаяхметов - Остров Желаний

– Прости меня, Юрок, прости. Не простишь ты – не смогу я принять прощение чужих людей, даже если и отбуду любое наказание. – Андрей сидел с опущенной головой, не в силах встретиться взглядом со своим судьёй.

– Простить тебя? Бог тебя простит. У Него прощения проси. А вот насчёт наказания… – Юрий, хрустнув суставами пальцев, сжал ладонь в кулак, отведя его чуть в сторону, потом после нескольких секунд раздумья опустил голову и, грузно опустив кулак на стол, процедил сквозь зубы, – ты сам назначил его себе. Такое наказание не смог бы присудить тебе трибунал. Двадцать два года прошло, уже три года как двадцать первый век идёт, и всё это время ты казнишь себя. Если бы ты забыл всё, упиваясь здесь в роскоши, если бы не мучила тебя совесть за своё малодушие, я сам бы тебя судил. И казнил бы сам!

В комнате повисла тяжёлая пауза. Андрей не мог её прервать, а Юрий не хотел. Снова отойдя к тёмному окну, он опять пожалел о своём приезде сюда. Его бывший друг – предатель. Он предал всех тогда. Свой дом, свою мать, погибших пацанов, дворик свой. Всех. И его тоже.

Чернота наступившей ночи не может являться преградой для мыслей, и перед его глазами вновь возникли ребята молодые и улыбающиеся, точно как на той старой фотографии далёкого восьмидесятого. Они, как бы, вглядывались ему в душу, своими улыбками заполняли в ней пустоту давней утраты.

За спиной тихо звякнуло потревоженное стекло, и раздались мягкие булькающие звуки. Видение пропало. Снова закурив и тяжело вздохнув, Юрий опустил взгляд к низкому узкому подоконнику огромного окна.

– В общем, так, Тюбик, – понизив голос почти до хрипа, нарушил тишину Юрий, – время неумолимо. Мы уже зрелые мужики. Седеем вон уже, скоро стареть начнём. Если бы ты пригласил меня сюда лет пятнадцать назад, я разговаривал бы с тобой по-другому, если бы разговаривал вообще. А может… – он повернулся к свету и, глядя на Андрея сквозь струйку дыма прыгающей в его губах сигареты, сложив руки на груди, прислонился спиной к оконному косяку, – с тобой бы разговаривали ангелы. Или черти. Но сегодня я вижу твоё искреннее раскаяние. Сюда я приехал не один, со мной приехали Игорь, Азат и Женька, – Юрий поднёс указательный палец к своему виску. – Они в памяти моей живут и приехали со мной судить тебя, и я говорю от их имени тоже. Ты преступник, Андрей, но хоть для наших законов ты – преступник без срока давности, я прощаю тебя за попранную тобой нашу дружбу. Живи с миром и Бог тебе судья.

Андрей отнял руки от мокрого от слез лица и, подскочив к Юрию, крепко сжал ими руку друга:

– Спасибо, Юрок, если бы ты знал, как дороги мне твои слова, как долго я их ждал. Давай забудем плохое и выпьем. Утопим в этих стаканах всё, что нас так долго разделяло.

Мало-помалу, пропасть отношений между ними становилась всё уже. Они сидели за столом, вспоминая безвозвратно ушедшие годы своей молодости, рассказывая о себе, поминая друзей. Но былой дружбы уже не было. Так … просто разговор двух знакомых мужчин.

Во время всего разговора в душе Юрия велась борьба между желанием забыть всё былое и положить руку на плечо своего школьного друга, этого весельчака и балагура Андрюху Васнецова, за свою «художественную» фамилию ещё в начальных классах получившего прозвище «Тюбик» и желанием встать и уйти прочь от этого предателя, плюнувшего в эту душу ради спасения своей шкуры в далёком январе восемьдесят первого. Но какая-то сила удерживала его от решительного порыва, и он с удивлением стал замечать, как тяжёлые мысли стали понемногу рассеиваться.

– Эх, Тюбик, какой же ты дурак! Жизнь человека – это не просто существование между двумя датами на камне, жизнь – это родство душ, необходимость быть нужным кому-то, это – память о тебе. А ты взял и зачеркнул её своим малодушием. Ладно. Тебе с этим жить. Прошлого не вернёшь. Мир вон как изменился с тех пор, страны уж той нет, за которую мы воевали, да и мы с тобой не молодеем. Наливай!

– Да, Юрок, прошлого не вернёшь. Мне с этим грузом жить, ты прав. Что теперь с этим я могу поделать? А вот время неумолимо, и мы с тобой изменились, факт. Дай-ка я посмотрю на тебя. Какой же ты стал большой! А ведь вот такой щуплый был – он вытянул вверх указательный палец. Он с минуту всматривался в знакомые ему с детства черты лица, правда, изрезанными стрелками мелких морщин, вкупе с острым взглядом его серых, уставших глаз и проседью на висках придававшие Юрию вид мужественного, не сломленного жизнью человека.

– Зато ты совсем не изменился. Всё тот же рот до ушей, и уши как у чебурашки.

– Да ладно тебе…

– Не, ты погляди, ни животика, ни морщин, только седина вон слегка пробивается, а так – хоть сейчас по девкам. Помнишь?

– Ещё бы не помнить. А что, сейчас уже слабо, а? – Андрей игриво толкнул его локтем в плечо.

Давно утраченные отношения двух не молодых уже людей постепенно налаживались, но маленький уголёк неприязни к своему другу детства долго ещё тлел в душе Юрия.

Далеко за полночь уже изрядно захмелевший Андрей обнял друга своей молодости за плечо и, горячо дыша хмельным выхлопом ему в лицо, сказал, постепенно переходя на шипящий шёпот, с трудом ворочая заплетающимся языком и часто икая:

– Юрок, не уезжай, а? Останься со мной ну хотя бы на н…дельку. Жена всё равно с девчонками во Францию к своей сестре укатила, так что мы вдвоём холос. стничать будем. У мня лодка есть, во! – икнув, он поднял вверх шатающийся большой палец, – палатку возмём, паедим завтра на р. балку. На мой острв… С ночевкой. Я там пирс классный строю. У мня уд…чки есть, во! Я те такие места пкажу, ахнешь!

– Дурень ты, Андрюха, – Юрий тяжело упёрся локтями о край стола, – да что вы, америкосы, знаете про рыбалку! Удочки… Места… Эх ты! Что русскому надо? Ящик водки, да свежий воздух! Да, Андрюха, ты уже – не русский!

Долго ещё пьяные и полусонные говорили они о том, о сём. Так, с затуманенным взором от выпитого они встретили рассвет, как новую страницу их спасённой дружбы.

Солнце было уже в зените, когда раздавшийся в тишине хмельного смрада телефонный звонок, как по тревоге, поднял на ноги не успевших ничего понять заспанных друзей. Андрей торопливо подскочил к телефону.

– Hello, my darling… – он стал как-то нервно указывать Юрию на стоящий на камине портрет, потом на трубку, давая понять, что это звонит его жена, потом отвернулся к окну и продолжал что-то мурлыкать ей, словно извиняясь в чём-то.

Юрий понимающе отвёл взгляд, показывая своё безразличие к разговору, не имеющего к нему ни малейшего отношения. Странно было ему слышать, как Андрюха, этот отпетый лодырь, которому тройку по английскому в аттестате поставили с великой натяжкой только из одной жалости к его матери, воспитывающей сына без отца, чешет теперь как Чак Норрис, словно английский – это его родной язык.