Валентин Иванов - Море – наша любовь и беда

Так отцу временами приходилось в компаниях появляться одному, а мать тем временем нервничала. Живо представляя, как он там играет на гитаре или танцует с хохочущими подозрительными девицами. Понятно, что по возвращении отца из гостей закатывались скандалы. Тогда отец уходил гулять назло, чтобы не слышать криков и брани. Стал напиваться и приходить заполночь, а потом и вовсе образовалась чисто мужская компания собутыльников-фронтовиков. Мать же не нашла ничего лучше, как ходить по парткомам и профкомам с требованием: «Вы власть, верните семье мужа». Это уже ничем хорошим кончиться не могло – нашла коса на камень. Отца сняли с должности. Он из гордости уволился и перевёлся бухгалтером в один из филиалов железнодорожного управления, который располагался не очень далеко от Облучья.

Вот с этого места, с города Тырмы начинаются мои детские воспоминания. Мы прожили там три года. Хорошо помню, что мы держали кроликов, я любил кормить их клевером. Здесь же получил первые впечатления о жестокостях жизни. По какой-то неведомой мне причине, после того, как крольчиха принесёт детёнышей, их следовало сразу же забирать у неё, иначе крол начинал их придушивать или даже поедать. Здесь же познакомился с соседями, у которых были дочь Нина и сын Адик. Нина была постарше меня, да к тому же девчонка, поэтому я дружил с Адиком. Это был воспитанный и аккуратный еврейский мальчик, который заметно картавил. Мы же с братьями были босяками в самом исходном значении этого слова, то есть три сезона в году бегали босиком, росли и взрослели на улице. Дрались и курили с местными пацанами, когда купались на речке. Там была полная демократия, и затянуться из самокрутки давали каждому желающему, даже таким соплякам, как я. Но Адик, видимо, что-то воровал у родителей – может быть варьенье, а может и деньги. За это его регулярно пороли, отчего он громко орал, явно рассчитывая на театральный эффект для соседей: «Мамочка, не бей меня. Я больше никогда-никогда не буду. Только не бей!».

Отец мой продолжал пить, и ему грозили уволить по статье 47в, а однажды предложили: «Сейчас реализуется программа партии по развитию отдаленных районов Заполярья и Дальнего Востока. Или ты завербуешься на три года, или мы тебя уволим по статье». Выбор был небольшой, и отец выбрал Сахалин. Ему выдали подъёмные, мы собрались всем семейством, кроме бабушки – она тогда уже умерла. Сели на поезд, заняв купе целиком, и поехали по Транссибирской магистрали до Владивостока. Ехали долго, почти неделю. Нам с братьями это путешествие очень понравилось. Всё было в первый раз в жизни. Сердце замирало, когда поезд втягивался в очередной тоннель и становилось совершенно темно, а тоннелей этих было немало. На больших станциях поезд стоял подолгу, можно было купить горячей варёной картошки, хлеба и овощей.

Владивосток был настоящим Вавилоном. Свободных мест на скамейках вовсе не было. Сложили в кучу чемоданы, сидели верхом – так надёжней, не украдут. Отец ушел за билетами на пароход, а мать вместе с нами сидела на чемоданах. Напротив на скамейке, заложив ногу за ногу, сидел прилично одетый молодой мужчина. Чтобы как-то скоротать время, мать разговорилась с ним, сообщив, что мы едем на Сахалин, на новое место работы и жительства.

– А Вы где живёте, где Ваш дом? – спросила она.

– У меня три дома, – ответил мужчина.

– Как это, три?

– В самом деле, три: вокзал, базар и милиция. На вокзале я ворую, на базаре продаю, а в милиции частенько ночую. Так вот и живу – ни тебе забот, ни хлопот.

Мать побледнела, окинула испуганным взглядом чемоданы и замолчала. Ей даже в голову не пришло, что человек этот мог просто разыграть словоохоливую и недалёкую бабу с узлами и детишками.

Через сутки мы всходили по трапу на пароход, который должен бы доставить нас в порт Корсаков на Сахалине. Эта часть путешествия мне с братьями показалась ещё интереснее – нас ждали настоящие приключения, возможно даже с пиратами. Билеты у нас были самые дешёвые, третьего класса. Каюты, соответствующие этим билетам, располагались ниже ватерлинии, поэтому там не было иллюминаторов и было очень душно. Впрочем, мы в этой каюте практически не бывали, поскольку самое интересное происходило на палубе. Оказывается, существуют так называемые палубные билеты, которые ещё дешевле, чем наши. Палубные пассажиры сильно напоминали цыган. Они расстилали тюфяки прямо на палубе, тут же спали и ели. Чемоданов у них не было. Только заплечные мешки и котомки, в которых никаких ценных вещей, по определению, быть не могло, поэтому воров они не боялись – сами прихватывали, что плохо лежит.

Отец большую часть времени проводил в ресторане, который правильнее было бы называть столовой по качеству неприхотливой еды, но там стоял биллиардный стол, а в баре подавали вино и пиво. Мы с братьями весь световой день играли на палубе, в каюту спускались только на ночлег. Зато мама сразу после отхода судна от причала лежала, не поднимая головы, только стонала и «травила» содержимое желудка в цинковый тазик. Дело в том, что в Охотском море меньше трёх баллов волнения практически не бывает, а нас прихватывало и до шести-восьми баллов. Так мы путешествовали около трёх суток, и когда сходили в Корсакове, мама едва держалась на ногах от слабости.

Затем мы купили билет на поезд до города-порта Поронайск, куда у отца было назначение. Ещё сутки ехали на поезде, с любопытством взирая через окно на мелькающие сосны и берёзки. Сахалин – это почти целиком гористый остров. Железная дорога идёт, большей частью, вдоль побережья, поэтому в окне открывались либо морские пейзажи, либо сопки, поросшие смешаным лесом.

Поронайск оказался довольно оживлённым городом, только очень грязным. Главными предприятиями здесь были цементный завод и целлюлозно-бумажный комбинат. Завод был круглосуточным генератором серой пыли, так что вывешенное на просушку бельё собственно белым уже быть не могло. Комбинат был таким же круглосуточным генератором вони, но к ней за неделю-другую привыкаешь, и далее уже не замечаешь вовсе. Зато комбинат производил очень качественную мелованую бумагу, которая целиком шла на экспорт через порт, где стояло множество иностранных торговых судов. Кроме того, в окрестностях было несколько рыбных колхозов, поэтому вонь от комбината в порту перебивалась запахом свежей рыбы и гниющих морских водорослей, выбрасываемых на берег штормовыми приливами.

В Управлении отца направили бухгалтером… на местный пивзавод. Мама охнула, но путей отступления уже не было. Впрочем, проработал он там недолго, что-то около полугода, а потом его перевели в военный посёлок Леонидово. Но я слегка забегаю вперёд. В Поронайске я пошел в первый класс. Здесь уже начались приключения, которые многое изменили в моей жизни. Я сильно простудился, будучи непривычен к сырому, промозглому климату, который типичен для острова. У меня оказалось двухстороннее воспаление лёгких, а поскольку мест в больнице не было, мама носила меня на уколы на своём плече, завернув в байковое одеяло, как в кокон.