Юрий Буковский - Логанчик Миша. Проза

Посетитель, тем временем, сверху пристально вглядывался в лицо ёжившегося под его взглядом регистратора.

– Не узнаёшь?

«Кто?.. Неужели мэр?.. Похож… немного… Но что ему делать тут, у моего стола?.. Может из кадастра?.. Нет, я там всех знаю… Наверное, из новых прокурорских, – поднимаясь, на ставшими вдруг ватными ногах, сообразил Шапкин. – Старых-то всех поснимали».

– Н-не… не узнаю… из… вините… – промямлил он.

– Ты Шапкин Дмитрий? – продолжал допрос гость.

– Он… То есть я… Короче… тот самый… И есть…

Посетитель решительно обошёл стол и, наклонившись, приобнял регистратора так, как приобнимали в прежние времена друг друга при встрече генеральные секретари коммунистических и социалистических партий. Но лобызаться, в отличие от генсеков, не стал – ни троекратно, ни в два чмока, ни даже разок. Только похлопал Шапкина панибратски по спине, и, разорвав объятия, всё также громогласно, но уже благосклонно воскликнул:

– И теперь не узнаёшь?

– Никак нет! – по-военному почему-то отчеканил Шапкин. И если б мог, отдал бы, наверное, честь и прищёлкнул бы залихватски шпорами – такая радость прозвучала в его голосе.

У младшего регистратора бывали случаи, когда ему пытались напомнить о себе какие-то, якобы забытые им старые знакомые, или даже знакомые знакомых. Заглядывая в глаза, просили они припомнить, как гуляли они когда-то в одной компании, или загорали на курорте на соседних лежаках, или вместе трудились. Или даже гулял, загорал, или работал регистратор не с ними, а с их приятелями, и те настоятельно советовали обратиться именно к нему. Однако Шапкин в компаниях не бывал, отпуска проводил на даче, а всех, с кем когда-то трудился, помнил наперечёт. Поэтому, со всеми этими, якобы знакомыми, он был строг. К тому же он знал, что все попытки напомнить о себе, ведут к одной простой просьбе: помочь побыстрее оформить документы, так как очереди на регистрацию недвижимости в районе были дикие – люди месяцами ждали в очередях.

Однако порядки на счёт ускорения в отделе были строжайшие: за него надо было платить – много и обязательно начальнику. Для сбора этой ускоряющей процесс дани, вокруг отдела кружились, как мухи, прикормленные риелторы, взимающие дань, и вместе с документами, передававшие её, за вычетом посреднических, руководителю отдела. Бывало и так, что посетители совали деньги напрямую регистраторам. Однако и эта мзда не могла исчезнуть бесследно в их карманах, все ручейки и ручеёчки должны были впадать в одно озеро – сейф в кабинете начальника отдела. Взявший подношение, без утайки обязан был нести его в клювике шефу. А тот уже отстёгивал счастливцу его посредническую часть.

В начале установления такого жёсткого, полувоенного режима, случались среди регистраторов поползновения объехать на кривой кобыле озерцо в сейфе. Но где они, эти регистраторы, оседлавшие эту кривую кобылу? Провинившиеся мгновенно были вычислены, имевшим особый нюх на нечистых на руку работников шефом, и в назидание другим безжалостно выброшены на улицу.

Правда Шапкин и до прихода начальника, установившего такую жёсткую, армейскую дисциплину, даже в лихие годы, когда хапали все, кому не лень, взяток не брал. То ли из страха перед уголовным кодексом, то ли из принципиальных соображений – спроси его, он и сам бы затруднился с ответом. И слыл Дмитрий Петрович, поэтому, честным работником. Но и поэтому же, руководство его не любило, обходило с премиями, а о повышении по службе он и вообще не помышлял – досидеть бы младшим регистратором до пенсии. В любимцах ходили, пусть ничего не знающие, но много берущие и подносящие наверх подчинённые.

А Шапкина руководству приходилось терпеть, он был специалистом – знал и помнил все законы, акты, многочисленные подзаконные акты, изменения, исправления и дополнения. Помнил все регистрационные дела за три, пять, и десять лет назад. Знал даже кто из сотрудников, когда, какую папку и в какой шкаф по рассеянности засунул. И был он для начальника, не желавшего знать вообще ничего, и даже считать деньги в озерце приглашавшего бухгалтера, хоть и вредным для коллектива, но незаменимым работником. Этаким неизбежным злом, вроде слякоти под ногами в ноябре.

В общем, даже если и попадались иногда просители, с которыми у Шапкина и было когда-то шапочное знакомство, он всё равно, на всякий случай, их не вспоминал.

– Ну, ты даёшь! – попрекнул его незнакомец. – А ты посмотри повнимательней… институт… молодость…

– Ну, да… ну что-то… вроде… – по-прежнему не узнавая в упитанном, с расплывшейся физиономией и с гордо выпяченным животом посетителе, никого из худых и стройных, как запечатлелось в его памяти, студентов. – По облику… внешне… так сказать… Нет, не припоминаю!

– А по фамилии? Да Баранов я, Баранов! – прикрикнул гость. – Вместе учились. Забыл, что ли?

– А… Баранов… По фамилии – конечно… Нет, не признаю! – вспомнил, но по привычке отказался, на всякий случай, от знакомства Шапкин.

– Так ты признай, – властно потребовал посетитель. – Вовку Григорьева, Сашку Филимоновского, Лидку Ефремову помнишь?

– Ну да, – решил всё-таки сдаться под напором фамилий и лезшей ему в глаза ондатры, Шапкин. – Вспомнил.

– А я смотрю на доске, где у вас кабинеты расписаны, твоя фамилия висит, – начал тыкать пальцем регистратору в грудь, только что заново познакомившийся с ним бывший сокурсник. – Думаю, неужели Димка Шапкин? Вошёл и сразу понял – да, он, Димыч! Ты не представляешь, как я рад! Когда у тебя обед? Бумажки твои подождут, – остановил он его возражения и потащил упирающегося Дмитрия Петровича мимо удивлённых сослуживцев к вешалке с одеждой. – Которая куртка твоя? Есть тут в вашей Тмутаракани какое-нибудь недурственное заведение? Какой-нибудь приличный шалман?

Единственным недурственным шалманом рядом с регистрацией, куда, правда, Шапкин захаживал редко, только по праздникам и только с отделом, питаясь прямо на рабочем месте бутербродами и чаем из термоса, было кафе «Буревестник». Заведение общепита с таким крылатым названием и летящей белой птицей на вывеске, с советских времён ещё осталось, наверное, в каждом городке, даже вдали от морских просторов и бурь. Правда, жители N именовали это заведение пренебрежительно, без пафоса: «стекляшка» или «аквариум». Одноэтажное с окнами во всю стену здание, и впрямь оправдывало это название. Да и посетители – и за столиками, и танцующие по вечерам – отдалённо, конечно, и с расстояния, но могли чем-то напоминать рыбёшек за стеклом.

Баранов после объятий, притворных ахов, восторгов и упоминаний о Кольке, Ирке, Наташке и прочих сокурсниках превратился в Вову или просто Володю.