Дарья Сумарокова - Книга главных воспоминаний

Едва закончился последний курс, как снова Настя ощутила утреннюю тошноту и целую неделю ходила в печали. Она оказалась самой молодой мамой из всех женщин, с кем была знакома; тем более, большинство семей ее круга ограничивалось двумя детьми. Одна знакомая шепотом подсказала адрес сведущей в «таких делах» дамы на Василеостровском проспекте, но Настя испугалась и не пошла, наслушавшись ужасных историй про страшную и мучительную смерть. Сделать такое – совершить убийство и взять тяжкий грех на душу; что скажет она на небесах, когда предстанет перед судом Божьим?

Через пару недель ей пришлось признаться в своем интересном положении главному хореографу кафедры; он ставил грандиозную композицию к празднованию годовщины октябрьской революции. Понимая всю серьезность такого мероприятия, Настя сильно переживала, ведь ей предложили главную партию. Вместо головокружительного триумфа Анастасию Сергеевну ожидало новое заточение на неопределенный срок. Как же печальна женская участь, подумала она тогда и вспомнила почему-то страшного гнома, который поселился в комнате матери во время ее болезни. Теперь Настя знала наверняка – все эти склянки и настойки, которые приносили модные доктора, все они на самом деле были совсем не лекарства, а заколдованные страшным гномом несчастные женщины, которые вышли замуж, нарожали детей, а потом заболели и были превращены в бесцветную стеклянную колбу.

Послушай внимательно, друг мой, прислушайся к этой адской какофонии – они верили в Бога, магию и в коммунизм одновременно. Список Твоих долгов перед человечеством неизмерим, и самый страшный грех, за который рано или поздно придется платить, – ложь во имя рабства. Много тысяч лет лжи с целью порабощения свободы мысли. Четвертое десятилетие двадцатого века, друг мой; пройдет буквально несколько лет, и женщины огромной страны станут отправлять своих детей на смерть во имя одного из самых жесточайших обманов человечества – патриотизма.

В тысяча девятьсот тридцать третьем году в тяжких муках Анастасия родила дочку, ее назвали Еленой в честь покойной матери мужа. Все произошло с большими осложнениями, роженицу не отпускали из больницы целых две недели, а перед выпиской акушерка шепнула ей на ухо – теперь можешь жить в свое удовольствие, эти роды наверняка последние. Больше всех ребенку радовалась Софья, найдя в этих детях оправдание всему, что произошло с ними, оправдание своего молчаливого согласия и бессилия. Все трое малышей были крещены тайно от родителей; после каждых родов Софья терпеливо дожидалась трех месяцев, выбирала подходящий день и уходила гулять с ребенком на два-три часа, чтобы дать Насте возможность поесть и поспать. Детские крестики она прятала под своим матрасом. Она страдала бессонницей; крутилась, не сомкнув глаз до часу ночи, и в конце концов ничего не оставалось, как тихонько красться в гостиную и доставать из серванта бутылочку армянского коньяка. Осипов знал о тайных привычках Софьи и всегда держал дома запас спиртного. Бывало, она задерживалась там на две или три маленькие рюмочки и слышала приглушенный женский стон, доносящийся из спальни Осипова. Она возвращалась к себе в комнату, доставала детские крестики, целовала их и тут же убирала обратно. После, немного всплакнув, крепко засыпала.

В тысяча девятьсот тридцать пятом году, как только закончилось молоко, Настя наконец получила диплом и отправилась устраиваться на работу. Ей сразу предложили место в школе, руководить родным танцевальным кружком, в котором она сама занималась последние классы. Жизнь снова заиграла яркими красками; все выходные Анастасия Сергеевна сочиняла новые танцы и в понедельник неслась к своим девчонкам; рисовала эскизы костюмов и самостоятельно решала вопрос, где и на что сшить самые красивые в городе наряды. Муж приходил домой поздно и уходил до восьми утра, Настя убегала в двенадцать и возвращалась не раньше семи часов вечера. Дети были полностью под присмотром Софьи, и в целом всех членов семьи устраивало такое распределение ролей.

Маленький кружок танцев очень быстро приобрел популярность, и через три года после начала работы подопечных Анастасии соединили с коллективом мальчиков. Теперь ей доверили возглавить самую большую детскую танцевальную труппу в городе. Постановки шли нарасхват, Настю приглашали на все праздники и торжества, и ни одно крупное событие в городе не обходилось без выступления ее труппы. Каждый новый успех, новая фотография в газете вдохновляли и давали фантазию для следующих представлений. Вершина популярности пришла в сороковом году, когда во время генеральной репетиции лихого казачьего танца дверь в танцевальный зал неожиданно открылась, и модные молодые люди вкатили телекамеру.

За ужином в субботу всей семьей обсуждали невероятное событие; Софья не удержалась и после пары рюмочек пустила слезу. Повод для застолья оказался двойной – успех Анастасии и повышение Осипова до полковника, поэтому в доме присутствовали несколько приятелей мужа. Так сложилось, что за много лет у Насти не появилось близких подруг; только жены сослуживцев Осипова и шапочные знакомства среди педагогов. Настя избегала близкого общения с коллективом школы, хорошо улавливая подводные течения – слишком красива, слишком молода и стройна после трех детей, слишком хороший муж. Приходя на работу, она не задерживалась в коридорах и столовой, а прямиком бежала в репетиционный зал; после окончания занятий побыстрее выскакивала на улицу и садилась в служебную машину Осипова. По пути она посещала продовольственный магазин; каждое утро Софья выдавала ей список продуктов, ходить за покупками нянька перестала после третьего ребенка – времени на покупки не осталось, да к тому же сильно беспокоил позвоночник. Настя радостно и шумно залетала домой, бросала большие пакеты на кухонном столе, целовала детей и мимоходом интересовалась, как прошел день.

Прекрасный танец жизни так бы и продолжался, но все закончилось двадцать второго июня одна тысяча девятьсот сорок первого года. Война. Страшное, смертельное облако опустилось на землю; оно покрыло ее всю, без остатка, просочилось густым ядовитым туманом в каждый дом, в самые отдаленные деревни и города, и не осталось места, куда можно было спрятаться, невозможно уберечь ни детей, ни стариков. Ужас и оцепенение поселились в душах и растворили сознание до такой степени, что почти никто и не пытался задуматься о бессмысленности всего происходящего. Женщины отправляли на смерть своих мужей, братьев и детей, на гибель за коммунистическую родину; перед порогом дома крестили их трижды, по христианскому обычаю, и каждую ночь вставали на колени перед спрятанной в чулане иконой, сложа руки в отчаянной мольбе.