Наталья Белинская - Бусы Мнемозины. Роман-лабиринт

Все ее документы пропали в суматохе переездов и бомбежек, и когда ей пришла пора получать паспорт, все сведения были записано с ее слов. Мама выдумала себе красивое имя – Рада (я так и не смогла выяснить, как ее назвали при рождении, но родственники часто обращались к ней «Фраденька»), в дате рождения оставила свой год, но указала те число и месяц, когда родился ее любимый брат, – в память о нем, а национальность не меняла: еврейка.

***

– Мам, а почему ты пошла учиться на обогатителя?

– Да мы с Любкой решили, что нам нужно в индустриальный – страну восстанавливать. Приходим выбирать факультет. На горные специальности только парней берут. Дальше список читаем: «Маркшейдеры». Что это, мы не знали, но слово не понравилось: на «штрейкбрехеры» похоже. И тут – «обогатители»! Вот, думаем, это нам подходит: всех обогатим, люди хорошо заживут! Так и пошли.

***

Первый раз мама вышла замуж за сына добрых соседей, когда приехала домой в отпуск с Колымы. Оба – яркие, общительные, открытые, привыкшие говорить в лоб все, что думают. Однако мама – уравновешенная и правильная, отец – взрывной и эксцентричный, но это, наверное, был тот случай, когда противоположности сходятся.

К маме я относилась, как к солнышку: с ним ярко и тепло, без него плохо, но оно высоко и далеко. К огромному моему сожалению, особой близости между нами не существовало. Мама, с ее ясным мышлением классического технаря и доброжелательной общительностью, была человеком спокойным, жизнерадостным, уравновешенным и четко знающим, как должен себя вести ребенок; я с детства под эти критерии не подпадала, обладала буйным воображением и тягой к крайностям, да и отношения с внешним миром у меня не очень складывались. Мне даже в голову не приходило делиться с мамой секретами или важными переживаниями, и эта моя закрытость и «инаковость» воздвигали между нами преграду. Кроме того, мама подростком пережила войну, эвакуацию за Урал, голод, потом – сталинскую Колыму и, наверное, боялась избаловать меня излишним вниманием, лаской, достатком. Когда мне исполнилось 13 лет, родился мой брат (мама была во втором браке), и основное внимание переключилось на него. Когда мне было 15, за мной начал ухаживать мой будущий муж, и я ушла в романтические отношения. В 17 началась университетская история, причем на первом курсе я училась и работала, потом училась на двух факультетах параллельно, а уже в 20 стала замужней дамой и мамой. Так нам с родителями толком и не удалось пообщаться, хотя жили мы еще какое-то время все вместе: мои бабушка и дедушка, родители, брат, мой муж и дочка. И через много лет, когда мы переехали в другую страну, был период, когда мы опять жили вместе с мамой, братом и моими девчонками, но снова мало общались. Мама сразу начала получать пенсию, а мне надо было осваивать новый язык и непривычные условия, учиться, искать работу – не до разговоров. Но язык и работа, так или иначе, пришли, а вот мамы уже нет…

Своим папой я считала второго мужа мамы. Он прошел войну, но не дожил полгода до выхода на пенсию, то есть до 60 лет.

Я помню его лет с 4—5. Я четко осознавала, что это не мой родной папа, но для меня (по-моему, и для него) это не имело значения. Я его сразу полюбила. Помню, как я болела, а он притащил мне целый мебельный гарнитур для кукол – без коробки, прямо в сетке-авоське. Тогда он еще не жил с нами. Мы с ним разговаривали на тарабарском языке, прекрасно понимая друг друга по жестам и интонациям, а мама с притворной строгостью делала нам замечания: «Не ломайте язык!». Помню, как я болела очередной ангиной и за мной ухаживали бабушка с дедушкой. Глотать было невозможно, температура зашкаливала, а потом я заснула – и проснулась от того, что рядом с моей кроватью тихо переговаривались. Там стояли мама и папа – я очень быстро начала его так называть.

– Ну, как ты? – негромко спросил он.

– Хорошо! Только пятка чешется, – удивленная изменением своего состояния, честно ответила я.

Взрослые засмеялись, а у меня выздоровление надолго ассоциировалось с этим большим, веселым и сильным человеком.

У него были светлые немного вьющиеся волосы (в конце жизни – уже совсем седые) и серо-голубые глаза. Высокий, широкоплечий, с хорошей осанкой. Был, правда, лишний вес, но это не мешало ему оставаться выносливым и подвижным.

Одевался он солидно, добротно, аккуратно и, я бы сказала, был в стиле. Тогда было принято, чтобы мужчины носили шляпы, длинные пальто и широкие брюки, а также пиджаки и галстуки.

Папа научил меня плавать, когда мне было лет пять. Обучение проходило очень просто: он держал меня за резинку трусиков, а я бултыхалась в море. Воду я любила, даже волн не боялась, и могла плескаться часами. Потом папа тихонько отпустил мою «страховку» – а я не заметила и поняла, что плыву, только когда он меня позвал уже с приличного расстояния.

Он все умел и все знал, как мне тогда казалось. С возрастом это впечатление не изменилось, и даже сейчас не знаю, где он получил очень обширные знания в самых разных областях. У него был хороший вкус, мама с ним всегда советовалась. Именно он когда-то простыми словами объяснил мне основы сочетаемости и несочетаемости цветов в одежде, разных фасонов и типов фигуры, и в дальнейшем я всегда руководствовалась этими базовыми правилами.

О его отце я ничего не знаю, кроме того, что он погиб на войне, как и мужья папиных сестер, а мать помню. Она гостила у нас, когда мы перебрались в однокомнатную папину квартиру. Все папины родственники – мать, две сестры, брат, племянники и племянницы – жили в Донбассе, но почему-то мне кажется, что корни были то ли в Польше, то ли на Западной Украине.

У папы в паспорте было записано «украинец», но у нас в семье, да и в среде родителей очень мало кто обращал внимание на национальность. Думаю, что папа знал украинский, но говорил он всегда по-русски, причем не на «суржике», то есть русско-украинской смеси, а на хорошем, литературном русском языке, даже без украинского акцента, не шокал и не гэкал. Он прочел всю русскую и зарубежную классику и следил за современной литературой. Кроме школы, папа окончил только горный техникум, но был заместителем директора одного из самых крупных институтов по проектированию шахт в Донбассе, а значит, и в СССР. Там же познакомился с моей мамой.

У мамы и папы была разница около одиннадцати лет. Вместе они прожили лет шестнадцать. Они очень друг друга любили, и я с удивлением и радостью видела, как моя весьма сдержанная в проявлениях чувств мама целуется с папой просто так, без повода, прямо посреди квартиры.

В первом браке у папы родилось двое сыновей. Старший, Виктор, к моменту нашего знакомства был уже взрослым человеком. Он обладал даром художника, но учиться не хотел, любил выпить и, наделенный недюжинной физической силой, в пьяном угаре был опасен для окружающих – из-за этого дважды сидел. Но, насколько я могла понять из отрывочных фраз родственников, оба раза выходил досрочно – благодаря тем самым способностям к живописи, которые ярче всего почему-то проявлялись у него именно в местах не столь отдаленных. Правда, к чести его нужно сказать, что с возрастом он остепенился и стал очень неплохо зарабатывать как гравер, причем уже не в распавшемся к тому времени СССР, а в США, куда перебрался со своим сыном от второго брака.