Владимир Бутромеев - Земля и люди

Старуху Ханевскую помнили и знали старухой лет пятьдесят. До того как стать старухой, она словно собиралась с силами и только присматривалась. К тому же, до того как стать старухой, она родила то ли пятнадцать, то ли шестнадцать детей, семеро из них выжили, она выкормила всех их молоком, научила ходить, приучила сидеть за большим общим столом и есть из тарелки щи, суп, подставляя под ложку кусок хлеба, есть кашу, вареную картошку, политую подсолнечным маслом, нарезанное брусками сало, присмотрела, чтобы они научились пахать, косить, управляться с лошадьми, научила считать деньги и прикидывать на глаз, чего стоит девка. Управившись с этими неотложными по их первоочередности делами, старуха Ханевская посмотрела в старое зеркало, висевшее на стене, покрытое густой паутиной мелких трещинок, и сквозь туман прожитых лет увидела, что нет уже ни юности, ни молодости, а есть только огромная старуха, всесильная и непреклонная владычица, ей бы только взять посох, клюку, обвитую змеями, и бродить по лесам, повелевая волками и медведями, шмыгающими у нее под ногами, да слушать трещотку-сороку, устроившую себе гнездо на ее левом плече.

Но вместо того, чтобы уйти бродить по лесам, старуха Ханевская достала из-под половицы кожаный мешочек с золотом, отложила на всякий случай два десятка золотых пятерок, тоненьких, как осенние березовые листочки, гонимые ветром, а на остальные стала скупать земли Вуевских, род их именно тогда начал распадаться на дальнородственные и слабые семьи, и им не под силу было удержать все, что они огородили когда-то в лучшие свои времена.

Старуха в несколько лет собрала под свою руку гектаров сто земли (тогда ее мерили десятинами, сохами, вытями, мерами посева – четвертями, одна четверть – пудов семь-восемь – столько нужно зерна, чтобы засеять полдесятины, а чтобы засеять ее всю, нужно две четверти ржи или пшеницы, в одной десятине вмещалось больше двух тысяч квадратных саженей, а сажень – это столько, сколько ты можешь захватить обеими руками, раскинув их пошире, не зажать в кулак или даже в пригоршню, а именно захватить обеими руками). На эти сто гектаров она посадила пятерых своих сыновей, завела им жен, взяв их из самых лучших, справных вуевских девок, поставила всем хаты и, предусмотрительная во всем, а в случае чего беспощадная, не выпускала никого из своей воли и со своего глаза. Кроме пяти крепких, послушных и хозяйски толковых сыновей у старухи Ханевской было еще двое детей: поздние дочка и сын. Дочка – точная копия старухи, высокая, костистая, на вид гордая и властная – натурой получилась совсем не в мать, покладистая и послушная, незлобивая и простодушная, она засиделась в девках и потом против воли старухи, но все-таки с ее согласия вышла замуж за Ивана Волкова (Волк-Карачевского), обезземелевшего после возвращения с турецкой войны и оставшегося с одним топором – плотничавшего, чтобы прокормиться. Он надеялся отсудить свою землю, хитростью отнятую у него Вуевскими; а пока суд да дело, хотел получить хоть сколько-нибудь земли за дочкой старухи Ханевской.

Но старуха от дочки избавилась, а земли не дала.

Последнего сына, как и дочку, старуха считала неудавшимся и выделила ему поменьше, чем другим, земли, и похуже. Тихий, робкий, он взял издалека жену, хоть и шляхтянку, но такую, как и сам: нехозяйскую.

Они как будто и неплохо обжились, и хозяйство вроде бы у них велось не хуже, чем у других, но как-то непрочно сидели они на земле, старуха видела это, хмурилась, и земли им не прибавляла, а им и хватало, они словно и не хотели больше.

Вот у них-то и родилась дочь – Стефка.

Род Ханевских (особенно когда старуха Ханевская вошла во власть) был крепким, коренным, землевладельным, он впаялся в сто гектаров огороженной, обмежеванной старухой земли, врос, как корни двухсотлетнего, а то и трехсотлетнего дуба, самого дерева и не видно – ветви, крона там, за облаками, а могучие его корни пронизывали, оплетали и прочно держали землю.

Жена младшего сына старухи Ханевской происходила не из хуторской, а из пригородной мстиславльской шляхты. Отец ее никогда не брал в руки косы, не касался плуга, земли он имел впятеро меньше, чем старуха Ханевская, золота в кожаных мешочках в его роду не водилось последние сто лет.

Но зато дом их состоял из двух половин, дочь и двое сыновей никогда не носили самотканной одежды, на чердаке валялась сабелька-карабелька, такая же, как у полковника Вуевского, когда он основал Вуевский Хутор, именно такой сабелькой Вуевский и мог располовинить казака от плеча до седла, такая же была и у Ханевского, но за долгие годы у хуторян они не сохранились ни в одной хате Вуевского Хутора.

А кроме сабельки-карабельки у отца будущей жены младшего Ханевского на чердаке пылились портреты гонорливых усачей в контушах, игривых, кокетливых красавиц и старух, похожих на старуху Ханевскую, но только не в таких тяжелых библейских одеждах, как у старухи Ханевской, а в кружевных чепчиках.

Свою жену младший Ханевский встретил в Мстиславле, на шумном, пестром, веселом базаре. На базар она явилась не при отце-матери, которым надо купить мелкой картошки до урожая на корм скоту или продать бычка, по какой-то причине не взятого в сезон скупщиками-евреями, а пришла с подружками выбрать красивых разноцветных лент, чтобы вплетать их потом в волосы и, глядя в зеркало, вспоминать, как растерялся и покраснел младший Ханевский, когда она засмеялась, проходя мимо него, и не только мимо него, а мимо всех тех, кто, вдруг оторвавшись от разговора или осмотра товара, останавливал на ней взгляд, но все-таки больше всего вспоминался младший Ханевский – уж он так растерялся, что, казалось, стоять ему до самого вечера, пока не стихнет базар и люди разъедутся по домам.

Никогда бы старуха Ханевская не взяла в дом своему сыну такую жену. Как никогда бы не отдала за Волкова (Волк-Карачевского) дочку, будь они – дочка и сын – такими, как старуха, такими, как пятеро первых ее сыновей. Но и дочка и сын были не такими. И она отпустила их.

О дочке она даже не вспоминала. Когда дочка засиделась в девках, старуха подумывала, как от нее избавиться без убытка. Если бы она, старуха, решила выдать ее, то управилась бы в первую же осень, это стоило бы потери гектаров двадцати земли. И у старухи имелось на такой случай несколько не очень удобных кусков земли, не очень хорошей, хотя и не плохой совсем.

Но старуха знала, чувствовала, что эта земля убудет через младшего сына, и припасла ее для этого убытка, чтобы не войти в убыток еще больший, не тронуть, не начать кромсать, делить основного, целого, как каравай, отрежь от него хоть чуток, и он уже не целый. Поэтому когда Иван Волков (Волк-Карачевский) взял дочку без земли, старуха успокоилась, теперь все вышло по ее расчету, а то, что сын сам нашел жену вдали от хуторов, было еще лучше, старухе не хотелось брать для него девку у Вуевских, потому что сын не смог бы удержать над ней власть и оказался бы у нее в подчинении.