Ольга Погодина-Кузмина - «Не чужие» и другие истории

Я сказала: «Глупо надеяться на помощь – в космосе звучит такая прекрасная музыка, что никому нет дела до земных страданий».

Ольга озабочена земными делами.

Рабочим на заводах, инженерам, врачам, учителям начали выдавать продуктовые карточки, теплые вещи. Но для получения нужно присягнуть новому правительству и пройти обряд отречения от прежних верований.

Но самое странное – люди всё еще ждут наступления весны. Об этом говорят на рынке. Мол, солнце иногда виднеется сквозь облака, значит, земля не так уж сильно отклонилась от своей орбиты.

Конечно, есть и те, кто разделяет мрачные прогнозы. Постепенно остывая, Земля окончательно удалится от солнца. Снежный покров будет становиться всё толще, превращая планету в огромный ледяной саркофаг.

Балет – предчувствие катастрофы, мир теней.

Нижинский!

Призрак розы – во всем, что он делал и говорил.

А я – лишь мумия розы на его саркофаге.

Мы с Ольгой помним слишком много. Мы помним время, когда снег еще убирали с улиц. Теперь, когда у нас украли лопату, мы можем оказаться в сложном положении. Если дверь завалит снегом, Ольге придется выходить из дома через окно. Хорошо, если сугробы будут плотные, она сможет легко спрыгнуть и подняться обратно.

Она сказала – тогда и другие смогут залезть. Я не знала, что на это ответить.

Разрушение так же старо и скучно, как строительство. Как верно он заметил. Милый, несчастный Александр Блок… Потому что и разрушают, и строят рабы. Мы все – рабы своих потребностей: мы не можем не спать, мы не можем не есть. Мы всё время будем строить и разрушать, оставаясь рабами, пока не придумаем что-то третье… Раньше мне казалось, что третий путь – творчество. Мой танец в облаке души…

Творчество соединяет в себе созидание и разрушение, как глина соединяет в себе землю и воду. Но это всё те же земля и вода… Чтобы глина стала амфорой, нужен огонь. И воздух.

Я, сотворенная из земли и воды, жива, пока во мне теплится огонь. Но всё, о чем я думаю сейчас – как заново открыть этот способ подняться в воздух?

Два часа занималась у станка и упала в обморок от голода. Ольга пошла на толкучку продавать вещи. Ольга очень любит меня.

Попросила ее купить толстую тетрадь. Буду записывать сны и перечитывать записи. Мир прошлого – единственное место, где сохраняется живая, теплая реальность. В настоящем только зима, холод и смерть.

Если думать о том, что происходит, можно сойти с ума. Повернуть время вспять, вернуть ушедших, чтобы не помнить о настоящем.

Голоса из прошлого внушают мне больше доверия, чем мой собственный голос. Но я должна говорить. Я буду говорить одна в пустой холодной комнате, иначе я сойду с ума…

Сальвадор Дали обещал какому-то американскому музею сфотографировать Бога за 150 тысяч долларов. Жаль, что у меня нет этой фотографии. Я бы поставила ее на тумбочку рядом с кроватью.

Ницше не мог поверить в бога, который не способен танцевать. Я тоже не приму такого бога. Балет – боль – Бог.

Радость! Танец – это радость… Танец – это любовь.

В театре Сергей Павлович часто принимал высокомерный, необычайно отталкивающий вид, надевал монокль и едва здоровался с простыми танцовщиками. При этом с самой приятнейшей улыбкой кланялся высокопоставленным знакомым… Теперь смешны эти обиды. На Дягилева нельзя сердиться, особенно во сне.

Что испытывает человек, не одаренный божественной искрой, но жадно стремящийся к творчеству?

Пишет о себе:

«Я шарлатан, притом исполненный блеска; великий чародей; нахал; человек, обладающий большой долей логики и малой – щепетильности; человек, удрученный, кажется, полным отсутствием таланта. Кстати, видно, я нашел свое истинное призвание: меценат. Для этого у меня всего есть в достатке, кроме денег, но это придет со временем!»

Ему двадцать три года, он влюблен в искусство, в себя в искусстве, в зеркальное отражение, в свое блестящее будущее…

Ольга принесла мороженой картошки и крупы.

– Прекрасно! Станем варить похлебку в самоваре.

– Глупости. Есть же кастрюля.

– Но я хочу в самоваре! Как Марина Цветаева в 1919 году!

Грели воду, стирали белье. Мыли друг другу волосы над тазом.

Снег идет бесконечно.

Мне говорил один поклонник: вас нельзя любить. Обнимаешь – будто в руках бьется птица.

Сегодня видела во сне хорошее, но когда проснулась, всё забыла.

Ольга любит меня, но она совсем не умеет торговаться. Выменяла чернобурку на несколько вареных картофелин. Я люблю свои меха…

Теперь мой воротник наденет чужая женщина, чтобы пойти на улицу развратничать с солдатами. Нет, солдаты – не совсем верное слово. Варвары? Басурмане? Не знаю, как их назвать. Голодные лица, зубастые рты. Клекот вместо речи. Они не поймут балет, даже если им объяснить. Впрочем, им ничего не объяснишь.

Но те, кто правит солдатами – страшнее всего. Однажды я стояла за оцеплением и видела их, выходящих из автомобилей. Эти маски на лицах, плащи, капюшоны. Да люди ли они? Под мрачной униформой может скрываться что угодно. Гигантские рыбы, рептилии или просто – темная пустота.

Хотя еще страшней думать, что невесть откуда пришедшие чужаки – такие же люди, как мы.

Они – это мы завтрашние. Или вчерашние.

Мы рано ложимся, что еще делать в такую погоду?

Ольга шепнула мне перед сном, слышала, как говорят на рынке: «Новые власти хотят открыть театр!»

Сегодня – странное происшествие!

Приходил незнакомец в дымчатых очках, закутанный в шарф. Принес кофе, сахар, коробку конфет, лимоны, консервы. Сказал, что он давний мой поклонник… Я не могла разглядеть его лица.

Надела бархатное платье, норковое манто. Ольга сварила кофе. Мы сели за стол и представляли, будто жизнь идет прежним порядком. Будто слово «балет» еще что-то значит.

Можно не думать о том, что снег больше не тает. Забыть, что на улицах режут, сажают на кол, жгут дома.

Обжигающий кофе, конфеты – было сладко и хорошо. Совсем как раньше, рассуждали о политике – но не всерьез, а что-то легкое, ни к чему не обязывающее.

Гость говорил: «У нас в России люди разделяются на две категории – на вечно „во весь голос“ протестующих и на вечно покорно молчащих. И то и другое одинаково бесцельно, так как при этом у нас совершенно отсутствует третья категория – людей что-либо „делающих"».

Эти рассуждения о всеобщей праздности звучали так очаровательно старомодно. Сейчас ведь все что-то делают. Вернее, делают всего два дела – одни убивают, другие отчаянно пытаются не умереть.

Я говорила откровенно. Спрашивала о басурманах – кто они, откуда пришли? С неба, из-под земли? Как это связано с катастрофой? Что будет с нами, если зима продлится еще один год? Неужели на юге, в тропиках, на экваторе тоже зима и теплые моря покрыты льдом?