VALERA BOBER - Припадок. Рассказы

© VALERA BOBER, 2019

ISBN 978-5-0050-2067-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

_ Содержание _

Из серии Провинциальные рассказы

Футуристика

Весь предпраздничный день Владислав Владимирович, человек средних лет, провел в доме у знакомых на похоронах. Отказать было неудобно и поэтому все его утро прошло в хлопотах по покойному, которого при жизни он видел, может быть раз или два, в завершении каких-то там его незаконченных дел, переезду на кладбище, затем никому не нужным пышным поминкам в столовой, где покойного хвалили на чем свет стоит, и к вечеру, уже совершенно опустошенный и одурманенный алкоголем, сидя в автобусе, который развозил всех по домам, он подумал, каково сейчас будет покойному первый раз ночевать на кладбище. Страшно должно быть одному, все его оставили. Но ведь говорят, что умереть под праздник Пасхи, значит точно попасть в рай. Повезло, хорошая смерть, – спокойно подумал Владислав Владимирович. В нем даже появилась радость за покойного и где-то в глубине души надежда, что и он может быть удостоится подобной чести, окончить свой путь в день открытых дверей. Вскоре усталость и дорога взяли свое. Все забылось.

Дома он выпил еще вина и долго смотрел в окно, будто что-то в темноте хотел увидеть. Пасха выдалась поздняя. Во дворе после жаркого дня пахло сиренью и пылью, и было слышно как переговариваются запоздалые прохожие. Несмотря на поздний час, не спалось, вино больше не пьянило, а только раздражало. Голова сделалась тяжелой, все казалось бессмысленным и глупым и Владислава Владимировича стали тяготить давние нереализованные амбиции. Жизнь не удалась, это было ясно, и он стал думать, как быть дальше. Не раздеваясь, он лег на диван и стал предаваться меланхолии.

Уже под утро, когда стало сереть, Владислав Владимирович забылся чутким сном, поминутно проваливаясь в ямы, и бродил по их дну как неприкаянный, с трудом прислушиваясь к музыке, от которой и проснулся. С церкви, что ли? – стал мучиться он, слушая далекие перезвоны. Он лежал с закрытыми глазами, пытаясь припомнить обрывки мелодии, которую сносил ветер, и ему показалось странным, что он никак не может сложить ее воедино в своей памяти. Где-то он ее слышал, но вот где, не мог припомнить, но сама музыка ему нравилась и это успокаивало. Он любил камерную музыку.

Он встал и пошел за музыкой в ванную. Но музыка стала звучать в комнате. Он вернулся в комнату, но музыка заиграла во дворе. Это боженька метит свое воскресение, – с восхищением подумал Владислав Владимирович и больше не удивлялся. По стенам пошли розовые блики, обещая солнечный день. Он сел на скомканную постель и мелодия смолкла, растворившись за окнами. На него навалилась тоска и он спокойно сказал, – сейчас я умру. Что-то дернулось внутри и он оцепенел, потому что каким-то новым и до этого незнакомым ему чувством понял, что сейчас он умрет. Он не почувствовал в середине себя никакого сопротивления этим страшным и уже произнесенным словам. Как же так, – ужаснулся он, – неужели пришло мое время? Все было некстати и не вовремя, и поэтому он не понимал, что делать. Он только почувствовал тем новым чувством, что сейчас с ним будет происходить что-то значимое, от чего все прошлое станет уже не важным. Он дрожащими руками стал молиться в окно и просить не забирать его. Ему не понятно было, зачем он это делает, но казалось единственно разумным. Он смотрел в окно, из которого что-то смотрело на него, страшное и незнакомое, и звало к себе. Свет вытянулся к его груди и стал затягивать в себя как в водоворот. Руки оцепенели и стали стыть. Одеревенел язык. Владислав Владимирович барахкался в реке, и вода медленно оборачивалось вокруг всего мира и затягивала его в страшную середину. Жар потек по телу, – не забирай меня, господи, не забирай. Так вот, как оно на самом деле, – мелькнуло в голове и все стало ускоряться вокруг него, закручиваясь в громадный вихрь. Звон колоколов заполнил голову, Владислав Владимирович почувствовал, как деревенеет лицо, думая как он будет выглядеть некрасиво, когда его найдут, и полетел вниз. Он хотел кричать, но только открывал и закрывал мокрый рот, как выброшенная на берег рыба. Только бы побыстрее, – неслось у него в голове. Он все ждал, что из окна шагнет кто-то в черном и громогласно спросит о чем то, а он никогда не расплатится за грехи, и от этого становилось еще страшнее, а тот в черном все не приходил, и уже не было никаких сил это выносить, как вдруг что-то оборвалось в груди, будто обрезали, и тем самым новым чувством, Владислав Владимирович понял, что его простили и отпускают. Он тяжело перевернулся набок, чувствуя, как теплеют руки.

Голова была пустая, мысли в ней перемешались как картошка. Владислав Владимирович смотрел на белый, в солнечных пятнах, потолок и с удивлением отмечал необыкновенное великолепие мирской простоты. Он понимал, что такая красота может быть только на небе и не мог поверить, что для него все так просто закончилось. Ведь меня еще не нашли, но когда найдут, то подумают, что я умер, а я живой, – подумал он. У него сильно болело в затылке.

Мокрый и раздавленный до самого обеда он провалялся в постели, прячась от света, и поминутно вздрагивал от церковных перезвонов, и все чувствовал на лице прикосновение от тяжелой мантии, будто его ударил тот, кто был весь в черном, и кого он так боялся, но так и не увидел.

К вечеру Владислав Владимирович решил, что бросит пить.

2013

Варфоломий Евстегнеевич умирал. Он лежал в своей постели, у себя дома, и на душе у него была странная пустота, как во время болезни. Мысли его были далеко, где то за гранью, и от того, что у него было время подготовиться и привыкнуть к своему положению, он не воспринимал ни вздохи домочадцев, ни запахи восковых свечей, ни тихую суету, которая всегда происходит в доме где ждут покойника. Он знал, что он главный на этом празднике, и теперь желал только одного, чтобы его оставили в покое, и не стояли над душой с дурацкими причитаниями. В ногах у него сидела его старшая сестра, умершая еще при его юности, которую он очень любил и которой ему всю его жизнь не доставало, и мысли о том, что он вскоре соединится с ней, наполняли его тихой и светлой радостью.