Талгат Галиуллин - Избранные произведения. Том 2. Повести, рассказы

– Нет, нет, этого нельзя допустить! Неужели никто с ним не справится?!

– Эх вы, только перед женщинами и умеете петушиться!

– Где это видано, чтобы алпарский мишарин наподдавал нам у нас же дома! Даже перед бараном неудобно!

– Позор! Выходите же быстрее кто-нибудь! – бушует старшее поколение. Некоторые даже на землю от обиды и горечи тюбетейки побросали.

В это время молодой парень Ярулла, одетый в будничную холщовую рубаху, в лаптях собственного плетения, проходил мимо в свою кузницу. Участие в играх он считал пустым времяпрепровождением, но увидев, что гость разными уловками, хитростью и нечестными приёмами «всухую» обыгрывает его земляков, решил вмешаться и восстановить справедливость. Он вплотную приблизился к нему и прошептал на ухо: «Слушай, друг, ты уже набрал достаточно полотенец, значит, приезжал не зря, а теперь вали отсюда!» А тот кипятится:

– Нет уж, я буду батыром, главным победителем!

– Ты же нечестно борешься!

– Нет, всё честно!

– Ну хорошо, бери полотенце, – говорит Ярулла, – если что, не обижайся, я предупреждал.

И вот борцы обхватили пояса белоснежными полотенцами, прошедшими через руки местных красавиц, упёрлись ногами в землю, как два быка, готовые вступить в бой, и начали мериться силой. Однако Ярулла уже успел заметить, что гость берёт внезапностью, неожиданностью. Он резко опускается на одно колено, пока соперник приходит в замешательство, теряя равновесие, алпарец кладёт его на лопатки или же внезапно ложится на спину и перекидывает соперника через себя. На сей раз искусный борец тоже опустился на одно колено и привычно потянул Яруллу на себя, но тот, как коренастый дуб, даже не шелохнулся. И в этот момент какая-то дикая сила оторвала гостя от земли, перевернула в воздухе и с грохотом обрушила на землю. Ярулла помог ему подняться, увёл к себе домой, напоил чаем, угостил хорошенько и проводил с почётом. С той поры, говорят, пока Яруллу не забрали в солдаты, ни один чужак не осмеливался претендовать на звание батыра кичкальнинского Сабантуя. Сам же он не особенно любил бороться. Побеждать интересно равных, а таких в Кичкальне тогда не было.

Ярулла-абый был младшим братом моей бабушки, то есть мне приходился дядей. Я застал его уже почтенным старцем, не опускавшимся до таких маленьких шалостей, как поднятие лошадиных повозок и борьба на Сабантуях. Это был всеми уважаемый деревенский хозяин. Даже в жаркие летние дни одетый в стёганые брюки и чёрную тюбетейку, он изо дня в день в одно и то же время шёл к ручью на окраине деревни, где располагалась его кузничная вотчина. По нему, когда он направлялся в кузницу, возвращался, шёл на обед или к вечернему намазу, можно было сверять часы. Своей точностью он, может быть, даже превосходил немецкого философа Канта, который изумлял обывателей тем, что каждый вечер точно в одно и то же время выходил на улицу погулять. Ярулла-бабай был исключительно пунктуальным человеком. Ни секунды он не мог обходиться без дела, в его огромном теле была удивительная лёгкость, подвижность.

Мы, мальчишки, то и дело бегали чинить различную утварь; самовары, вёдра или лопату, грабли. Тихонечко стоим в углу, чинно соблюдая очередь, шепчемся, громко разговаривать не дозволено. Он вроде бы и не смотрит в нашу сторону, однако хорошо помнит, кто за кем пришёл. Если кто-то понаглее без очереди протянет ему свои грабли, он, не говоря ни слова, возмёт пилу у мальчишки, пришедшего раньше. Сначала он долго, сосредоточенно, как археолог ценную находку, рассмотрит, изучит инструмент, покрутит его туда-сюда, только потом начинает колдовать. Раздувая мехами постоянно горящую печь, он распаляет железяку до цвета заката в летний зной, затем, подхватив её огромными, похожими на крокодилью пасть щипцами, кладёт на наковальню и кувалдой с детскую головку легко, как игрушечным молоточком, постукивает по ней до тех пор, пока та не примет надлежащую форму. Манера работы у него весьма своеобразная. Вначале своей широкой грудью, покрытой кожаным фартуком, он вдыхает весь воздух, врывающийся в кузницу с лугов и полей, затем в тот момент, когда молот опускается на наковальню, с шумом выдыхает, освобождая все части тела от отработанного кислорода. Воздух из его груди вырывается с гулом, будто изгоняемый изнутри мехами. Этим кузнец похож на робота и даже на терминатора.

Помощники у Яруллы-бабая менялись каждую неделю. Никто не выдерживал его требований. Он на них не сердился, не ругал, выносил свой приговор бесстрастным тоном: «Ты, это, завтра уж не приходи, пусть председатель другого пришлёт», «Ты, брат, завтра в поле выходи, скажешь, это не колхозная работа», «Сынок, ты подрасти чуток, годика через два придёшь». Ремонт колхозных сеялок, веялок, косилок – для него самое первоочередное, святое дело. Он официально состоит на колхозной работе, чем и зарабатывает себе на хлеб. Только после выполнения своих прямых обязанностей он помогает, так сказать, частным лицам, и то строго индивидуально: в первую очередь вдовам погибших на фронте, потом многодетным семьям и собственным родственникам (в деревне, как известно, так или иначе почти все состоят в родстве), а остальные идут в порядке живой очереди, отказа нет никому. Плата у всех одна и та же: «Спасибо тебе, Ярулла-бабай, пусть будут здоровы твои руки-ноги», «Большое спасибо, сосед, дай Бог тебе здоровья».

Кузнец воспринимает это с пониманием. Умение быть благодарным многого стоит. В эти мгновения его губы, не умеющие растягиваться ни для улыбки, ни для плача, слегка шевелятся. Это означает, что благодарность принята, и, не вдаваясь в какие-либо объяснения, он принимается за следующую работу. Увлечение алкоголем и куревом Ярулла-бабай считает нехорошим, несерьёзным делом. Выпивохи его побаиваются, поэтому кузница – это второе, после мечети, святое место в деревне.

Его работа казалась нам в то время чародейством. Действительно, приходит какая-нибудь вдова с граблями, у которых всего два зубца, и через полчаса, благодаря и кланяясь, уходит с новёхонькими граблями. Или какой-нибудь кум или сват приносит вроде бы ни на что уже не годную косу, а уходит с «новой» косой, от радости забыв даже поблагодарить. А уж сколько самоваров, вил, лопат, мотыг получили вторую жизнь под руками кузнеца – и не счесть!

Золотые руки Яруллы-бабая передались ему по наследству от отца и деда. К его способностям к кузнечному и плотницкому делу добавился ещё и горький жизненный опыт. В своё время ему довелось побывать в Европе, познакомиться с бывшей там, как теперь принято говорить, передовой технологией.

Как и мой родной дед Галиулла, Ярулла-бабай был призван на войну 1914 года и тоже попал в плен.

В отличие от деда Галиуллы, Ярулла не имел совершенно никаких склонностей к языкам. Татарский он знал, по-русски изъяснялся – ну и достаточно. Анекдотичность ситуации состояла в том, что старик Ярулла совершенно не представлял, среди какого народа он провёл два года своей жизни. Когда его спрашивали: