Ирина Емельянова - Дитя зимы. И другие рассказы

«Отличницы учебы». Москва, школа № 612, 1946

Первое сентября. Я иду в первый класс. К зеленой вязаной кофточке бабушка пришивает белый воротничок, денег на коричневое форменное платье нет. Проблема с фартуком – он обязателен. Есть два типа фартучков: дорогой шерстяной с оборочками и сатиновый без. Девочки в классе сразу разделились: обеспеченные – с оборочками, мы, большинство – в сатиновых. С портфелем проблема еще острей: они дорогие, нам совершенно не по карману. Конечно, приятно на них посмотреть – блестящие, свистящие, из «кожезаменителя» (дермантина, как тогда говорили), с острым резиновым запахом, главное – с нашитыми большими карманами для завтраков. Но нам его не купить. Однако по спокойным лицам дедушки и бабушки я понимаю, что все в порядке, портфель мне будет. И действительно, 31 августа дед с торжественным лицом вручает мне портфель. Я мрачно молчу. Он, как лоскутное одеяло, сшит из обрезков кожи, и никакого кармана! Любимый ученик деда по «сапожному делу» инвалид второй группы контуженный глухонемой Николаевский сшил мне этот портфель во время дедовых занятий. «Он же из настоящей кожи! Понюхай, как пахнет! Телячьи шкурки!» Дед профессионально обнюхивает портфель. Что делать, иду с этим портфелем в школу, где уже топчутся во дворе первоклашки. На перемене девчонки вынимают из своих резиновых карманов завтраки, я тоже вынимаю, но из «нутра», пакетик лежит рядом с букварем. Однако моральная победа все же остается за мной. Отворачиваю рукавчик кофточки – на руке у меня часы! Настоящие! Огромные для тощей лапки, тем не менее ни у кого в классе наручных часов нет! Коллега деда по госпиталю, обучающий безногих инвалидов часовому делу, смастерил мне эти часы из старых деталей. Милый тихий старичок Василь Васильевич, приятель деда еще по Могилеву, заходивший к нам иногда «на огонек», приготовил мне сюрприз. Пусть у других хрустящие портфели с карманами. Зато у меня – ЧАСЫ! И они ИДУТ!

Так писал Бодлер.

Летом 1948 года мы склонялись под зеленой лампой над столом, где была разложена карта Калужской области. Планировалось путешествие в Сухиничи – полугород-полудеревня, «райцентр», где с конца тридцатых годов проживали наши родственницы, учительствовавшие в местной школе, одна полуглухая, другая стремительно теряющая зрение – тетя Надя и тетя Мила. Сейчас в Сухиничи добираются за три часа на электричке, нам же предстояла ночь в плацкартном вагоне. Митя, уже первоклассник, стриженый, с круглой рожицей на тонкой шейке, и я, десятилетняя, с восторгом смотрели на деда (дедан, дедастик, дедуля, мы его обожали), изучающего карту местности: так, река Брынь с омутами (дед был заядлый рыболов), брынские леса, переходящие в знаменитые брянские (дед был также грибник, он ведь родился в Белоруссии), две станции – главная и узловая… Дед планировал также сделать крюк в Калугу, навестить своего однополчанина (еще по Первой мировой) полковника Михал Михалыча Скорикова, из белого офицера быстро ставшего красным. Об этом Михал Михалыче рассказывалась легенда: он женился, вопреки воле родителей, на ортодоксальной еврейке Рахили, «неописуемой красавице», которую также прокляла ее семья. Рахиль крестилась, превратилась в Раису и сопровождала мужа, став сестрой милосердия, по всем фронтам. Крюк в Калугу требовал особого маршрута, с пересадкой. Воистину, мир был велик!

Д.И. Костко с внуком Д.А. (Митей) Виноградовым и внучкой Ириной. Москва, 1948

Митя мечтал о грибах в брынских лесах и о рыбалке с дедом. Я тоже об этом подумывала, но главное – я хотела вырваться из Москвы, из нашей квартиры, где в это лето сложилась очень тяжелая обстановка. Мама была беременна. Бабушка поджимала губы, устраивала сцены: «Третий ребенок! Двое сирот на руках… И ведь он (БЛ) никогда не бросит семью! О нас бы подумала! Могла бы прекрасно выйти замуж! Детям нужен настоящий отец!» Я тоже дулась, по ночам плакала злыми слезами. Дед был, как всегда, «соглашатель»: «Ничего, Мурочка, прокормим!» («Белорусы – тряпки», – говорила о нем бабушка.) Бедная мама плакала, уходила ночевать к подругам.

И вот – облегчение. Мы уезжаем. Пусть этот ребенок родится без нас.

Дом аптеки. Сухиничи. Улица Ленина

После смерти Мити (2004 год) не осталось почти никакого «литнаследства». Обрывки переводов, неоконченные стихи, а «основной корпус» – письма протеста: в «Московский комсомолец» (по поводу обвинения мамы в сотрудничестве с КГБ), на телевиденье (по поводу пошлой передачи «Дачники», фильма Рязанова, Караулова), в суд – по поводу изъятого у нас при обыске архива БЛ, переписка с Евгением Борисовичем (страстное и чем-то жалкое письмо Мити и высокомерный ответ последнего). Боролся ночами бессонными за маму, за ее доброе имя. И при всем этом неожиданно цельным куском выглядят 10 страниц его воспоминаний, писал незадолго до смерти. О чем же? Об этом сухиническом путешествии! Как ни вспомнить В.В. Розанова: «Почему я люблю так детство? Я безумно люблю его, мое страдальческое детство». У Мити оно не было страдальческим, но и счастливым не назовешь. Почему-то в начальных классах его все время били, дед на кухне вразумлял: «Ты же мужчина, царь природы! Сожми вот так кулак – и в грыздело!» Он, бедный, и спал со сжатым «по-мужски» кулачком. Все это вскоре стало на свои места, он превратился в забияку, авторитет в классе, его дружбы заискивали. Но в первый год – заплаканная мордочка, нежелание утром идти в школу… А тут – каникулы! Впереди беззаботное лето! Дед укладывал свои сокровища: рыболовные снасти, крючки, лески (он ссучивал их сам на коленке из непонятно откуда взявшихся волос от лошадиных хвостов), а удилища он нам смастерит на месте, ведь это брянские леса! Мы будем ловить ершей на червя, а щук на живца, на «жерлицу», а потом на берегу варить уху! Митины глазки горели восторгом. «Дед был гений. Не помню, чтобы у него чего-нибудь не получилось», – напишет он незадолго до своей смерти. Укладывал дед и сапожные колодки, дратву, кожу, воск, гвозди в коробочках из-под ландрина – для «заработка». Он, окончивший учительскую семинарию в Могилеве, «учитель словесности», педагог от бога, переквалифицировался: стал преподавать «сапожное дело» в госпитале для безногих инвалидов войны, а на дому подрабатывал. В ту пору заказчики и на военные сапоги, и на модные лодочки не переводились. Сидит он на кухне, за «верстачком», в зубах гвоздики, в руке шило, продевает дратву, молоток тук-тук-тук… Какое там преподавание! Он – сын священника, «служителя культа», чуть ли не «враг народа». А сапоги и в Сухиничах будут заказывать, заработает.