Тамара Вековищева - Женщина – мать, жена, любовница, чертовка

Родители за большие деньги вылечили его. Потом он начал наркоманить, частенько хватая своего щуплого папанечку за грудки, требуя от него деньги на очередную дозу. Опять с большими затратами привели своего сына в сомнительную норму. Но Игорёк вдруг заявил своим родителям, что надоело ему жить в этой грёбаной стране и он собирается уехать в Израиль, куда зовут его друзья. Мать ахнула, присела, схватившись за сердце, запричитала, как же он будет жить в чужой стране без них. «Мои дорогие родители, я устроюсь, и Вас ещё к себе заберу», – заявил сынок. Родители при расставании прослезились, а в душе перекрестились.

Может, и правда, начнёт там новую жизнь, смирилась Софья Яковлевна. Иосиф Павлович хоть и жалел сына, но втайне для самого себя обрадовался тому, что сынок больше не будет нервировать Сонечку. Вскоре Игорёк прислал успокаивающее письмо о том, что устроился хорошо и что скоро всё у него будет в полном ажуре. К себе не звал, писал редко, но не забывал два раза в год поздравлять родителей с днём рождения. Через год заявил, что женился, а ещё через год порадовал родителей, что у них появилась внучка Сара. Родители обрадовались и успокоились. Сонечка назвала своего мужа дедулей, а себя бабулей, и они спокойно вошли в свою бывшую счастливую жизнь, живя только друг для друга, радуясь каждому новому дню, и ещё более трепетно и бережливо относились друг к другу, как будто боялись потерять своё хрупкое счастье. В одном из очередных отпусков вечером они сидели, обнявшись, на берегу Чёрного моря и любовались окружающей красотой. Безмятежно смотря на звёзды, отражающиеся в воде, Сонечка заявила: «Осенька, а знаешь, что ты красивый, очень красивый и что ты самый красивый мужчина во всём нашем городе!» – «А ты, Сонечка, самая красивая на всём белом свете!» – «Правда?» – доверчиво спросила Сонечка и ещё больше прижалась к мужу. А он, утопая в её тёплых и ласковых объятиях, продолжал: «Мне кажется, что судьбы людей решаются там, на небе, все эти звёзды, в какой-то степени связаны со всеми людьми, живущими на земле. Когда звёзды падают на землю, они раскалываются на две половинки – на женщину и мужчину, и если эти половинки найдут друг друга, то они становятся очень счастливыми, как мы с тобой. Мы же с тобой разлетелись не так далеко друг от друга, жили рядом и учились вместе, нам просто очень повезло. А я сразу почувствовал, что ты моя половинка, и вцепился в тебя. Некоторые всю жизнь ищут, ищут друг друга и найти не могут».

Только один раз за всю жизнь Иосиф Павлович обидел свою супругу. Когда его, так называемые дружки, с которыми он иногда играл в шахматы в парке, подпоили и подвели к квартире сильно шатающего, сами же опрометью сбежали вниз по лестнице, боясь получить от жены скалкой по голове. Войдя в квартиру, Ося, вдруг, сильно выламываясь, строго прикрикнул: «Жена, быстро подавай на стол, я есть хочу!» Соня всё тихо стерпела, накормила, а утром сказала: «Если я тебя хоть раз ещё таким увижу, то умру». Эти слова молнией ударили Иосифа Павловича, он так испугался, что больше никогда ни единого грамма не брал в рот.

В полном ладу они прожили ещё 18 лет, пока не пришло страшное письмо от внучки Сары, в котором она сообщала, что год назад её родители погибли в автомобильной катастрофе. Софью Яковлевну сразу же ударил сердечный приступ, с которым она долго пролежала в больнице и только благодаря самоотверженному ухаживанию Иосифа Павловича она вернулась домой. Ни одна мать, особенно в пожилом возрасте, не сможет окончательно пережить смерть своего дитя. Больше всего Сонечку угнетало то, что она не смогла проститься со своим сыном и похоронить его. Сонечка таяла на глазах Иосифа, и он уже ничего не мог поделать. Через месяц его любовь Сонечка умерла. Он, не задумываясь, сразу же готов был умереть и лечь рядом с ней, но жизнь распорядилась по-другому. Да, физически он продолжал жить, но его сердце и душа замерли. Он машинально продолжал ходить на работу, но не ради денег. Деньги ему были не нужны. К еде он стал относиться безразлично, кусочничая на ходу, покупая мимоходом какие попало пирожки, дома за столом никогда не ел.

Как-то раз, проходя мимо арбузной лавки, машинально купил самый большой арбуз (Сонечка раньше их очень любила), но опомнился, остановился и подумал: «Как же я буду один есть арбуз? Разве можно одному есть арбуз?» и отдал его проходящему мимо пацану. Одевался плохо, всегда носил один и тот же старый заношенный пиджак, хотя шкаф ломился от добротной одежды. Хорошо, что уборщица на работе, жалея его, всегда стирала, крахмалила и отглаживала ему медицинский халат, закрывающий убогий пиджак. Правда, он всегда с радостью давал ей взаймы до получки, никогда не беря обратно, приговаривая: «Отдадите когда-нибудь потом». Он не был жадным евреем, может, оттого, что никогда в жизни не испытывал бедности, а сейчас, особенно, он потерял интерес к деньгам. Иосиф Павлович получал приличную зарплату, пенсию, всё это скапливалось безразличной стопочкой в шкафу, да и золотишка у него было скоплено немало. Он даже не задумывался, что дальше со всем этим делать. Понятно, что работа ему нужна была как продолжение жизни.

Спасибо руководству, которое поддерживало его, ценя за долгий добросовестный труд. Так называемые дружки в парке услужливо пытались завлечь на игру в шахматы, но он с отвращением обходил их. Раза три пробовал привести в дом женщин, но не мог побороть свою брезгливость, виновато, но культурно выпроваживал их. Через полгода получил письмо из Израиля от внучки Сары, которая просила разрешения приехать. Он сразу же сел за стол, чтобы отказать ей, потому что ненавидел её, считая, что она была виновницей смерти Сонюшки. Но вдруг в дверь позвонили. На пороге стояла долговязая девица, ничем не напоминающая Сонюшку. «Какая страшная», – подумал он. – «Здравствуйте, Иосиф Павлович, – вежливо сказала она, – я ваша внучка Сара». – «Почему ты приехала, не дождавшись моего ответа? А мой ответ таков, что я не пущу тебя! Убирайся вон!» – «Какой страшный и злой старик! Как же я с ним уживусь!» – лихорадочно думала Сара. Он и впрямь был страшен, особенно в гневе. Маленький, худой, горбоносый, вместо пышной шевелюры блестела синеватая лысина, и только за ушами в такт его гнева дрожали, словно пружины, кудрявые завитки. «Уходи вон! Чтобы я никогда здесь больше тебя не видел!» – ещё более ожесточаясь, кричал он. – «Но пустите хотя бы переночевать, мне некуда деться, у меня никого нет, кроме Вас. Вы же знаете, что я сирота». – «Ах, ты сирота! Сука ты, а не сирота!» – сам, испугавшись своего непристойного слова, считая его матерным, потому что никогда в жизни не сквернословил. «Ты сирота? А кто меня оставил сиротой до конца моей жизни? Не ты ли, сука, не имеющая ни сердца, ни души, ни простой, обыкновенной порядочности, не соизволив вовремя сообщить родителям о смерти сына! Мы бы вмиг прилетели к нему попрощаться. Сука ты, и больше никто, из-за тебя и бабушка твоя ушла на тот свет, убирайся!» – «Мне что, на колени перед Вами встать, чтобы пустили, хотя бы на одну ночь?» – «Вся беда в том, что ты хочешь встать на колени не для того, чтобы просить прощение, а лишь для того, чтобы тебя пустили в дом!» – закрывая дверь, сказал он. Тогда она рухнула на колени и, плача, попросила прощения. «Заходи, но только на одну ночь». Рано утром, вставая с кухонного дивана, как ни в чём не бывало, потягиваясь, словно кошечка, улыбаясь жеманной улыбкой с ямочкой на щеке, она подошла к деду и весело сказала: «Доброе утро, дедуля».