Екатерина Грицай - Падение Империи Гутенберга

– Уже иду, – предупредительно бросив взгляд на брата, Эмилия протиснулась между Бочкиным и стеллажом и устремилась к служебному выходу, откуда уже показались грузчики, сноровисто подтаскивавшие пластмассовые ящики, набитые новыми книгами и ставившими их один на другой.

– Девчонки! – заигрывающе бросил один из рабочих. – Гляньте, чего мы притащили! Эмка! Глянь! Про вампи-и-иров! Смотри, какие мальчики-зайчики!

– Ой, ступай ты на свой склад, – осадила его Карачарова из отдела иностранной литературы, – что ты всем свою глупость показываешь?!

Парень в долгу не остался:

– А тебе, Надюша, я и ещё чего-нибудь показать могу!

– Иди-иди.

Работник хохотнул и, умудрившись шепнуть что-то Карачаровой на ухо, скрылся за дверью служебного входа. Та с притворным смущением вдогонку велела ему убираться.

Приступая к выгрузке книг из ящика, Эмилия поняла, что боится. Боится так, что руки трясутся. И словоохотливый грузчик к этому отношения никакого не имел. Когда Макс так вот застывал и потом бормотал странные вещи, они потом… сбывались.

Обратно Макс снова пошёл пешком, ёжась от холодного не по сезону дождя и засунув руки в карманы так глубоко, как только мог. Можно было подъехать. Например, на автобусе. Но у него совсем не было денег. В карманах окоченевшие пальцы могли нащупать только фантики от жевательных конфет (их любили его племянники) и ключи от квартиры.

Мимо спешили люди. Макс всегда удивлялся скорости, с какой жители города перемещались по улицам. Они постоянно натыкались на гостей города – те с такой скоростью не перемещались. А спроси любого из них, он скажет, что вовсе никуда не опаздывает и не спешит. Скажет и помчится дальше.

Отойдя от магазина метров на сто, Макс оглянулся, трясясь. Любой, кто посмотрел бы на него сейчас, сказал бы, что Макс дрожит от холода. Если бы его самого спросили об этом, он бы сказал, что трясётся от страха.

«Я паникую, – мрачно подумал Макс, всматриваясь сквозь пелену дождя в очертания фасада «Империи Гутенберга», – мне страшно. Мне невозможно страшно. От этого места несет скорой бедой…какой-то неизбежностью… катастрофой… сплошной трагедией… Почему я ничего не помню?..»

Внезапно его сильно толкнули.

– Куда прёшь?! Глаза разуй! – странно высоким голосом крикнул ему размашисто прошагавший мимо здоровенный мужчина. На вытянутой руке он держал большой кожаный портфель, углом которого и ударил зазевавшегося Макса. Про себя тот подумал, что мужик имеет удивительное сходство с боровом. Пока Макс смотрел ему вслед, его толкнули ещё пару раз. Рассердившись, он обратил, наконец, внимание на окружавших его людей и стал лавировать между ними с ловкостью, говорившей о большой практике и о том, что Макс – местный житель. Это было, наверное, единственное, чем он гордился. Что он – местный. Он причастен ко всему этому городу. Здесь он родился, здесь ходил в пять разных школ, с трудом доучившись до девятого класса, когда мать решила, что с учением пора завязывать, здесь жил вместе с сестрой и двумя племянниками. Здесь был его дом.

Макс шёл по улице, наблюдая за обычной утренней сутолокой. Повторялось это ежедневно, кроме, пожалуй, воскресений, когда большая часть многочисленных офисов в этой части города была закрыта. Тут всегда были жесточайшие пробки из-за старых узких улочек, заставленных машинами. Днём проехать куда-нибудь было равносильно подвигу даже летом, а уж зимой из-за снега езда по городу в этом районе и вовсе напоминала пытку, медленную и изощрённую. На тротуарах царила вечная суета, как и на проезжих частях: огромные толпы народа без конца сновали в клубах вечной пыли, скрипевшей на зубах, или в невозможно жирной чёрной грязи, если приходила зима и выпадал снег. Или в потоках воды, как в этот день. При этом жизнь здесь никогда не замирала, напоминая о себе постоянно. Ругань, драки, термоядерные взрывы музыки в ночных клубах, вопли сигнализаций на машинах в неурочное время… Макс шёл по городу, и всё это успокаивало его, настраивало на более мирный лад, обуздывало панику.

Пройдя примерно пол-дороги, Макс стал думать, как поступить. Он чувствовал, что должен что-то сделать.

У него нечасто были такие состояния. Один-два раза в год. Не чаще. За исключением последнего месяца. И каждый раз он понимал, что именно всё это означало, слишком поздно. Когда уже было совсем невозможно что-либо изменить. Если бы кто-нибудь слушал то, что он говорил тогда, и записывал бы… Но никого такого не было. Дети были маленькие, он и так иногда подумывал, что стоило бы ограничить с ними контакты. А то вдруг это заразно. А перед Эмилией ему и так было стыдно. Она тянула одна всю семью. На её месте любая другая давно бы выгнала такого бесполезного родственника, а Эмилия ещё кормила его, одевала, никуда не гнала. Хотя если бы она стала его выгонять, он бы ушёл. Без вопросов. Так, наверное, в самом деле, было бы лучше. Друзей у Макса не было, да и кто с таким дружить станет. И получалось, что никто не мог помочь ему разобраться с тем, что к нему… приходило. Оно приходило ненадолго, он знал это. Минут на десять, не больше. А после того, как все заканчивалось, он не мог вспомнить ничего. Только какие-то осколки, фрагменты. И таким неузнанным всё и оставалось до тех пор, пока событие не происходило. Тогда этот набор, ворох каких-то информативных обрывков складывался в совершено логичную картину. Естественно, слишком поздно. Макс буквально третировал себя, заставляя снова и снова вспоминать…

Вдруг его кто-то тронул за рукав.

– Мужчина, вам плохо? – перед ним стояла дворничиха с метлой и совком. Чего она там метет в такой дождь?.. Он с таким удивлением смотрел на неё, как будто она только что прилетела на летающей тарелке. Неужели это снова случилось, и он опять отключился прямо посередине улицы? Второй раз за день…

– Простите.

– Может, скорую вызвать?

– Нет. Спасибо. Я тут близко живу.

– Идите присядьте на скамейку, – женщина махнула рукой в сторону автобусной остановки. Скамейка там была под навесом, автобус только что ушел, так что свободное место пока ещё было. Макс послушался, прошёл к скамейке и неожиданно тяжело опустился на нее. Остановка была без стенок, только с крышей, и ничуть не защищала от ветра, а тем более от холода. Зато теперь дождь попадал на него, только если под навес внезапно задувал ветер. Пока он сидел, к остановке подошло несколько человек. Несмотря на жесточайшую пробку, из-за непогоды пешком идти никто не хотел. Минут через пятнадцать подъехал автобус. Все загрузились в него, и Макс остался на остановке один, продолжая наблюдать за окружающими. У скамейки бродил голубь, подергивая маленькой головой в такт каждому своему шагу. Мимо пробежала девушка без зонтика, зябко кутаясь в кожаную курточку. Прошли двое молодых людей в спортивных костюмах, лузгавшие семечки и плевавшие шелуху прямо себе по ноги. У обочины, едва не окатив его водой из лужи, разлившейся у самого тротуара, остановилась машина. Отодвигая ноги от бурой волны, мигом залившей тротуар, Макс вяло задался вопросом, почему это самые большие и глубокие лужи располагаются исключительно рядом с остановками общественного транспорта. Из салона автомобиля доносились громкие звуки радио. Передавали новости.