Владислав Белов - Несостоявшийся рассвет. За гранью. Повести

– А на поезд не опоздаем? – спросил кто-то из женщин.

– Ну, если опоздаем, на другой день уедешь, – успокоил он её, усмехнувшись в бороду. – Мамаш в этот раз много набралось, – как бы оправдываясь, обратился шофёр к стоящим рядом мужчинам. – Запечатались под брезентом, а проветривать кузов боятся. Правильно я говорю? – и они, соглашаясь, закивали головами. Подождали тех, кто «бегал до ветру», и шофёр скомандовал:

– А теперь – по коням! Плохо будет – стучите, – и пошел к кабине.

Все молча расселись, как посоветовал шофёр: женщины с детьми – ближе к заднему борту, мужчины – к кабине машины. Курить там они уже не решались из-за бочки с бензином, а протискивались осторожно по одному к брезентовым шторам, которые свободно болтались на ветру, и теперь никто не требовал их плотно закрывать.

Холодный воздух вскоре остудил кузов, и женщины попросили все-таки плотно закрыть брезент, чтобы не простудить детей. Но пары бензина снова накапливались, и шторы снова открывали или делали остановку. Наконец, чтобы не опоздать к поезду, было решено делать меньше остановок, а открывать шторы, когда кого-нибудь рвало или кто-то из мужчин высовывался покурить.

За всю дорогу нам с матерью пришлось раза три подползать к заднему борту, чтобы опорожнить свои желудки. При этом надо было крепко держаться за борт, чтобы не выскочить из машины, высунув голову наружу. Из-за холода и постоянной тошноты я, помню, сильно устал. Мне уже казалось, что наша поездка никогда не закончится. Ослабленный, я заснул, положив голову матери на колени, и не заметил, как машина въехала в Омск.

Проснулся от несильных толчков материнской руки.

– Владик! Вставай, мой маленький. Мы уже приехали, – склонившись надо мной, проговорила она в ухо.

Я открыл глаза. Задний борт машины уже свесили вниз, и наши попутчики, помогая друг другу, покидали её. Мать подала чемоданы шоферу, затем – меня и с его помощью спрыгнула на покрытый тонким слоем снега городской асфальт. От яркого дневного света я зажмурил глаза, а когда снова открыл, то увидел, что мы находимся на большой площади.

– Вот мы и в Омске, сынок. Нравиться? А во-он то красивое здание – железнодорожный вокзал.

Я стал с удивлением рассматривать новый для меня мир – высокие многоэтажные дома, поток объезжающих привокзальную площадь машин и целые толпы людей идущих вдоль домов.

– Нравиться, – немного помедлив, ответил я.

Наша машина стала с шумом отъезжать и, когда я посмотрел ей вслед, то увидел на заднем борте свисающие сосульки рвотных масс, застывших на крепком морозе.

Внутри вокзала меня поразило обилие света, широкие деревянные лавки со спинками и блеск стеклянных окошечек, за которыми сидели сердитые тети, покрикивающие на людей, толпящихся перед ними. Мать усадила меня на одну из лавок и поставила рядом чемоданы. Она огляделась вокруг и обратилась к сидевшей рядом пожилой женщине.

– Вы бы не могли посмотреть за сыном, – кивнула она в мою сторону, – и за чемоданами, пока я куплю билеты?

Соседка глянула добрыми глазами и, не задумываясь, ответила:

– Конечно, родненькая. Иди, иди… – махнула она в сторону стеклянных окошечек, и заметив нерешительность матери, успокоила: – За него не бойся: присмотрю.

После ухода матери, она полезла в свою сумку, вытащила конфету-подушечку и протянула мне.

– А тебя как зовут? – ласково спросила она при этом.

– Владик, – негромко ответил я и взял конфету.

– Как?

– Владик!

– Ах, Владик! А я, дура глухая, сразу-то не расслышала. И куда вы с мамой едете?

– В Пятигорск, – последовал мой гордый ответ.

– Это, где ж такой город находиться? Что-то и не слышала про него.

– Мама сказала, что там большие горы. Аж, до облаков!

– Аж, до облаков? – как эхо, задумчиво повторила собеседница. – Никак, далеко вам с мамой придётся ехать, – посочувствовала она.

Несколько минут мы сидели молча. Засунув конфету за щёку, я наблюдал, как мать постепенно приближалась в очереди к окошку сердитой тети, которая уговаривала людей не волноваться, и обещала, что билетов хватит на всех.

Когда мы, наконец, оказались в поезде, на улице было темно. Плацкартный вагон встретил нас гулом говорящих со всех сторон пассажиров, полумраком редких светильников и воздухом, наполненным табачным дымом. Я стал проситься на верхнюю полку, но мать сказала, что оттуда можно упасть, поэтому там будет спать она. Мне же предложила сесть за столик и посмотреть на огни покидаемого нами города.

Я никогда не видел такого моря света и стал просить мать, чтобы она тоже смотрела в окно. Она смотрела, поддакивала моим удивлённым возгласам и одновременно доставала из чемодана хлеб, вареную картошку в мундирах и купленный на привокзальной площади кусочек сала.

На одной из длинных остановок мы вышли погулять на перрон. Я попросил показать паровоз, и она повела меня вдоль длинных вагонов поезда туда, где слышалось мощное шипение. Когда мы подошли поближе, передо мной предстало чёрное чудовище. Оно дышало, выпуская из себя пар, а иногда издавало очень пронзительный свист и выбрасывало в небо огромное облако чёрно-белого дыма. Его раскрашенные в красный цвет колёса и поршни походили на сомкнутые челюсти, что-то пережёвывающие внутри себя.

Огромная красная звезда, украшающая переднюю часть паровоза, вызвала у меня уважение: пятиконечные звездочки я часто видел в школе у пионеров. Их давали, слышал я, не каждому, а только тем, кто хорошо учился и помогал другим.

– А что, мама, этот паровоз хорошо учился? – спросил я.

– Почему ты так решил? – удивилась она странному вопросу.

– У него, видишь, – показал я пальцем, – красная звезда, как у пионера. Мать немного растерялась, но, подумав, ответила:

– Конечно, красную звезду просто так не дают. Вот и ты, если будешь хорошо учиться в школе, тоже получишь красную звёздочку.

– И тогда смогу ездить на таком паровозе?

– Когда вырастешь большой – сможешь.

Уже лежа в вагоне на нижней полке, я прислушивался к стуку колес и воображал, как впереди всех вагонов несётся наш чёрный паровоз с большой красной звездой на своей широкой груди. Там-та-та-там та там-та-та-там… – беспрерывно отбивали ритм колёса. Они несли меня к неизвестной и, как мне казалось, счастливой жизни в далёком Пятигорске.

По мере продвижения нашего поезда на юг деревья становились меньше ростом, а высокие ели совсем исчезли. Подъезжая к Пятигорску, я уже видел в окне вагона только голые низкорослые деревья да скудный кустарник на едва припорошенной снегом прошлогодней траве. Через неделю утомительного пути и за несколько дней до Нового года я и мать, наконец, ступили на перрон пятигорского вокзала.