Владислав Белов - Несостоявшийся рассвет. Повесть

Новый год я уже встречал в кругу своей новой семьи и компании соседей-строителей. Наша квартира находилась на пятом этаже серого с толстыми стенами дома, пострадавшего во время войны от бомбёжек. Помещение было довольно обшарпанным, и можно было предположить, что до нас здесь долго никто не жил. Ободранные обои, наспех вставленные в окна куски стекла с неровными краями да облупившаяся краска на полу требовали ремонта. Но его пока не делали, решив на время поселить в дом строителей с их семьями.

Наша мебель состояла всего из одного стола и нескольких табуреток, сбитых отчимом из строганных досок. На одной из стен висела самодельная вешалка. Но кроватей не было, из-за чего приходилось спать на полу на где-то раздобытых родителями старых матрасах.

Вскоре пришли гости из соседних квартир, а с ними – и знакомые мне по дворовым играм дети. Было очень весело. Сначала мы галдели и бегали по лестничным пролётам дома со сломанными перилами, а потом всех гостей пригласили к праздничному столу.

Кому постарше, разрешили выпить тёмно-красного вина в честь наступающего праздника. Я хорошо помню, что оно называлось «Вермут». Один из рабочих налил его в рюмку и подал мне.

– Ну-ка попробуй, сынок.

– Коля, – вмешалась сидящая рядом женщина, – ему ещё рано.

– Ничего! – ответил тот, будучи уже навеселе. – Пусть попробует. Оно ж, Маша, сладкое…

Я посмотрел на отчима. Он держал полный стакан и одобрительно улыбался. Потом – на мать. Она погрозила пальцем, но за меня вступились двое мужчин, а одна молодая женщина крикнула:

– Да, брось ты, Лидка! С одной ему ничего не будет. Пусть человек выпьет за Новый год!

– Ну ладно, – согласилась мать, – только одну! – И погрозила мне пальцем.

Лишь после её слов я взял рюмку и осторожно отпил. Мужчины с любопытством стали наблюдать.

– Ну как? – спросил один из них.

– Сладкое, – смущённо ответил я.

– А я что говорил! – рассмеялся тот, кто был навеселе.

– Давай, давай, Владик! – подбадривали остальные, заметив, как я медленно и несмело начал опустошать рюмку.

Вино подействовало не сразу, но поразило меня сладостью и горячим ароматом, который постепенно стал растекаться по всему телу. Было очень приятно ощущать это тепло, от которого стала кружиться голова. Таких ощущений я не испытывал раньше и, когда начали разливать по второму разу, захотел попробовать ещё.

Но вторую рюмку мне уже не налили. Помня пьяные дебоши деда, я знал, что пить – плохо, но вот, если бы налили ещё, не отказался. Просить же самому мне не позволила гордость маленького человека, у которого уже начиналось складываться презрение к пьянству. И этот первый в жизни глоток удивительного «Вермута», вкус которого я помню до сих пор, был и первым испытанием формировавшейся во мне силы воли.

После праздника мать попыталась устроить меня в детский сад, но свободного места ни в одном из них не нашлось. «Деньги надо давать, – подсказала соседка по дому. – Пятигорск – город блатной. Не дашь – от ворот поворот». Но на взятку у нас денег не было, да и к осени мне пора было идти в школу. Поэтому решили, что до начала учёбы я буду находиться под присмотром этой же соседки, которую звали тётя Валя. Она не работала по инвалидности и с удовольствием согласилась присмотреть за мной. Дело в том, что я подружился с её сыном, впрочем, как и со всеми ребятами двора. Тетя Валя всегда ласково называла его Петенькой, за что он получил от нас, мальчишек, прозвище Петюньчик. Правда, оно ему не очень нравилось, но в нашей дворовой компании была своеобразная демократия: если все признали данное кому-нибудь из нас прозвище, то оно «прилипало» навсегда. Конечно, кого постарше да посильнее, обзывать открыто побаивались. За такое можно было «схлопотать» и по шее.

Сына тети Вали я не обзывал. Тот был добрый и безобидный мальчик. Обращаясь к нему, называл просто Петькой. Иногда приходилось защищать его от любителей подразнить слабого, за что его мать относилась ко мне с симпатией и часто приглашала в гости. Моя же мать старалась не оставаться в долгу. Иногда совала ей «трёшку» и оставляла в нашей квартире больше продуктов с тем, чтобы я мог угостить и Петьку. Таким образом, мне пришлось снова сидеть дома, дожидаясь начала учебного года.

После работы на стройке мать с отчимом отправлялись, как тогда было принято говорить, «шабашить», то есть подрабатывать на стороне. Шабашка для отчима находилась всегда. Иван Григорьевич, так уважительно звали его приглашающие, был на все руки мастер. Помнится, не было ни одного взятого им нового дела, с которым бы он не справился.

Любознательный от природы Иван обладал хорошей памятью и хваткой русского самородка-самоучки. И имей отчим приличное образование, возможно, достиг бы чего-то большего. Однако его образование ограничивалось только четырьмя классами начальной школы.

Отчим оправдывал свою малограмотность тем, что начал работать рано, с четырнадцати лет, чтобы прокормить вырастившую его большую семью. Ему приходилось помогать отцу, класть печи. Потом – война. «Ну, а после, – рассказывал он, – какая учёба? Надо было поднимать младших братьев». Видимо, из-за этого его родня и ополчилась против матери: она уводила из семьи хорошего кормильца.

Отлично сознавая, что его способностям не хватает дальнейшего образования, Иван Григорьевич болезненно относился к этому пробелу. А будучи от природы ещё и хвастливым человеком, завидовал образованным людям, перед которыми его способности и смекалка как бы блекли. Эту зависть он пронесёт через все годы моей учебы в средней школе. Но это будет потом. Пока же я находился целыми днями на улице и постепенно осваивался в окрестностях нашего дома.

А поселили нас, семьи рабочих, приехавших из разных городов страны, в самом центре Пятигорска. Рядом, через дорогу, находилась школа №1. Поговаривали, что в нашем доме когда-то проживали работники КГБ, а их дети учились в этой школе. Недаром, она называлась образцовой и была обнесена высоким кирпичным забором, перелезть который нам, мальчишкам соседнего двора, было не под силу.

Наступил 1953 год. И вот, в начале марта, в день смерти товарища Сталина, мы смогли увидеть сразу всех учащихся школы №1. Уже с утра, после объявления по радио о кончине Вождя всех народов, из репродукторов непрерывным потоком лилась траурная музыка. Но никто и предположить не мог, что похоронная процессия пройдёт в тот день и мимо нашего дома.

Мы не поверили ушам, когда вдруг услышали вдалеке, в начале улицы, траурный марш, исполняемый духовым оркестром. На его заунывные звуки весь двор вывалился на тротуар. Действительно, по уличной дороге к нам приближалась траурная процессия. Впереди всех невозмутимо шёл и играл похоронный марш духовой оркестр. За ним, с красным знаменем и чёрными лентами, шагал в такт музыки высокий мужчина средних лет с заплаканными глазами. «Сам директор школы, Николай Иваныч, знамя несёт», – тихо прокомментировал кто-то из женщин, выбежавших вместе с нами. За директором шли юноши в белых рубашках и с чёрными бантами на груди. Они несли знамёна и венки с чёрными лентами. «Это комсомольцы», – послышался голос остановившегося прохожего.