Владислав Белов - Несостоявшийся рассвет. Повесть

Следует сказать, что родители Ивана не одобряли его выбор: мужиков после войны не хватало, а он привел в дом женщину с ребёнком. Особенно злобствовала свекровь. Когда мать приносила собранную ею в лесу бруснику, я не раз слышал: «Надо сначала дать попробовать Владику, а то ещё отравит нас». Помню, так и делали: накладывали мне в миску красные как кровь ягоды и заливали их молоком. Было очень вкусно, и я с удовольствием уплетал бруснику за обе щеки. Успокоившись, бабка накладывала её и остальным.

Тогда я не понимал всего унизительного положения, в котором оказалась мать в этой семье. Ко мне никто плохо не относился. Даже дед, когда был трезвым, иногда, брал меня с собой в конюшню, где разрешал под его наблюдением гладить тёмно-коричневого жеребца, приказывая ему: «Тпру-у! Стой, зараза!» Затем я осторожно гладил бок лошади и отходил к сложенным в углу вожжам, над которыми висел толстый и потный хомут. «Не бойсь, – подбадривал дед прокуренным ртом с пожелтевшими белыми усами. – Он, хоть и злой, но выносливый, зараза… мать его побери. А ну, стой!» – снова приказывал он встревоженному моим присутствием жеребцу.

Затем мы шли к небольшому стогу сена – здесь же в конюшне – и я вместе с дедом, взяв охапочку, клал её в ясли. Кряхтя, он насыпал овёс из большого мешка в ведро, которое потом ставил перед мордой коня. Тот сначала осторожно касался зёрен подрагивающими губами и лишь потом начинал медленно жевать.

А ещё у Щетининых была молодая корова. «Ну, – говорила бабка, – это, прямо, сущее наказание!» Бодаться любила. Хозяйку слушалась: та её выкормила, но остальных не признавала. Даже дед её побаивался. И, если Машку выпускали во двор, держал при себе плеть. Конечно, больше всех бодливую корову боялись я и мать, которой приходилось вместе со свекровью каждый вечер проводить дойку. Чувствуя её боязнь, Машка вела себя нагло: то пыталась подцепить острыми молодыми рогами материн подол, то опрокидывала ногой ведро с молоком. А доставалось снохе: и доить, мол, совсем не умеет, и к корове не знает с какой стороны подойти! Когда же приходил с работы отчим, бабка жаловалась ему и каждый раз заканчивала: «Никуды-ышная: ничего не умеет делать по хозяйству!» А собственно, где могла мать научиться вести деревенское хозяйство? В детском доме? Или на фронте? Поэтому она лишь отмалчивалась и виновато смотрела на мужа.

Но Иван жену не ругал: моя мать была красивой, статной и физически сильной женщиной. Помню, в юности, она в их шутливой возне на кровати без труда сталкивала его на пол, а потом, схватив в охапку, снова забрасывала на постель.

Настоящая была русская женщина-сибирячка, которая и «коня на скаку остановит», и «в горящую избу войдёт». Иван её любил и к жалобам своей матери особенно не прислушивался.

Наступила зима. Иртыш сковало толстым льдом, засыпало снегом. Весело и шумно местные мальчишки катались на санках с нашего высокого склона. Я же с завистью наблюдал за ними, стоя наверху: слишком круто было съезжать вниз для пятилетнего ребенка, и мне это строго запрещалось. Зато, когда у матери было время, она катала меня на санках по нашей улице, и я, подражая деду, кричал: «Но! Поехали». А подъезжая уже к своим воротам, грозно приказывал: «Тпру-у! Стой». Разумеется, при этом я опускал его «плохие слова», понимая, что за них мне здорово влетит.

А однажды мать взяла меня с собой на замерзший Иртыш, где все поселковые женщины полоскали в прорубях выстиранное белье. В тот день стояла морозная и ясная погода. Мокрое бельё было уложено на салазки большой стопкой, и надо было следить за тем, чтобы с них ничего не упало. Поэтому я шёл рядом, наблюдая за поклажей. Иногда салазки накренялись, и из кучи белья выпадала какая-нибудь наволочка или кальсоны. Я сразу же кричал: «Ма-а! Смотри – свалилось!» Она, вытирая пот со лба, бросала вожжи, привязанные к саням. Затем шла назад, чтобы уложить на место пропажу. И мы снова продолжали путь к реке.

Но вот показался заснеженный лед, и передо мной открылась белая, искрящаяся на солнце сказочная пустыня. Я прищурил глаза, чтобы посмотреть на противоположный берег. Там, слегка пригнувшись под тяжестью снега, стояли огромные ели. Они, словно могучие великаны, невозмутимо подпирали нависший над ними голубой купол неба. «Владик, не отставай! – донёсся до меня голос матери. – Смотри под ноги: сейчас начнутся проруби».

И действительно, впереди я увидел несколько круглых и на вид очень скользких отверстий, проделанных в толстом льду реки. Внутри каждого из них выглядывала, таинственно плескаясь, тёмная вода Иртыша. Я почувствовал страх, уловив в голосе матери тревогу. Наконец, мы остановились.

– Здравствуй, Лида! Ты кого это привела? Твой, что ли? – раздался голос женщины, полоскавшей бельё в соседней проруби.

Она была, так же как и мы, тепло одета, но повязана сверху ещё и пуховой шалью, перетянутой на поясе. Широко расставив ноги, женщина опускала бельё в холодную воду и вынимала его назад красными руками, одновременно подняв голову и приветливо улыбаясь нам.

– Владик! Близко не подходи. Убью! Стой там, – приказала мне мать, испугавшись, что я двинулся к проруби.

– Не узнала. Ты его так закутала. Да и подрос. Летом, помню, маленький был. Как свекровь-то не лютует?

– Люту-ует! Да мой пока внимания не обращает, – ответила мать. Затем задумчиво сказала: – Только вода камень точит. Может быть, нам лучше уехать куда-нибудь. Вон, говорят, на юге, в Пятигорске, тепло и работа есть. Отстраивают его после войны. Да и с продуктами там неплохо.

– А свёкор-то что? Говорят, бьёт тебя, из дома выгоняет, – продолжила любопытствовать односельчанка.

– Кто это тебе сказал?

– Так Валька мне рассказала, соседка ваша через дорогу. Говорит: «Прибежала она ко мне вместе со своим сынишкой среди ночи в чём мать родила. В ставни стучит, кричит: „Помогите! Свёкор убить хочет…“ – Ну я их и пустила. А через час её мужик одёжу принёс и их забрал».

– Да не так это было! Никто нас убивать не собирался. Твоей Вальке после того, как её муж с топором погонял, всё одно мерещится. Пьяный свёкор пристал. Захотелось ему, видите ли, на своей бывшей кровати поспать. Я – против. Тогда он закричал: «Убирайтесь отседова к такой-то матери!». Я Владика – в охапку и – к Вальке. Ну, Иван с ним потом «побеседовал» по-мужски. Сказал, чтоб в горницу – ни ногой. Только что толку! Трезвый – дед никого не трогает, с Владиком возится, а пьяный – дурак дураком.

Так переговариваясь, мать начала полоскать бельё и складывать его сразу же покрасневшими руками на расчищенный от снега лёд.

Их разговор меня мало интересовал: говорилось о том, что мне было хорошо известно. Заинтересовала же ближайшая прорубь. Я заметил на её краях размытое кровавое пятно и захотел подойти поближе. Было очень страшно, но тёмная бездна как будто притягивала меня и звала к себе. Я колебался. Однако вид крови вызывал большое любопытство, и я шагнул ближе, вытянув шею. «Чья это кровь? – подумал я. – Может быть, кто-то нечаянно поскользнулся и упал в прорубь?.. Тогда его давно съели рыбы». – И сразу же представил себя на месте утонувшего. От этой мысли повеяло холодом подлёдного царства, в котором, я слышал, плавают щуки с большими зубами. – А может быть, это кровь лошади? – продолжал гадать я. – Лошадь большая! Она не могла провалиться и, должно быть, здорово ударилась об лёд».