Валериу Реницэ - Поэма о наручниках

Настоящая жизнь в обезьяннике начиналась после отбоя. К полуночи налаживали «дорогу жизни»: систему транспорта писем, мешочков, коробок, самогона и мобильных телефонов, которые распределялись по воровским предписаниям. Царапая кисть руки о решетку, Москвич бросал в соседние окна канат из скрученной простыни с прикрепленными к концу посылками. При удачном броске он довольно цокал языком. Гагауз Петя помогал Москвичу советами и сам привязывал к концу каната необходимый груз. Я перечитывал первые главы «Процесса» 13 13 «Процесс» – роман Франца Кафки. , появилось время все же дочитать эту книгу до конца. Все, кроме дремавшего Анастаса, грызли печенье из последней передачи. Тюремную баланду пробовали редко, еженедельно в «хату» поступали по две-три посылки с продуктами и домашними яствами.

Все близкие Анастаса были за границей, но это не помешало справить ему по-людски день рождения. Выпили по пятьдесят самогона, хлопали смущенного сироту по плечу. Вторые пятьдесят пили за нового министра юстиции, который подписал приказ о пересчете одного дня заключения на два из-за нечеловеческих условий в СИЗО. Со временем высланная гагаузом Петей фотка нашей «хаты» перестала напоминать мерзостные детали тюрьмы: парашу 14 14 Параша – унитаз в камере. , сырые и темные продолы 15 15 Продол – тюремный коридор. , запах табака, смешанного с человеческими испарениями…

Я распечатал фотку на принтере и хранил ее в выдвижном ящике вместе с черновиком заявления жены о разрешении на передачу. Подпись Лили, номер паспорта – все как положено.

«Макароны – 3 пакета, сало – 1 кг, трусы – две пары, хлеб…» На таких малявах 16 16 Малява – письмо или записка, которая нелегально передается заключенными из тюрьмы на свободу или же из камеры в камеру. стоит моя подпись о факте получения с обговоренным недочетом. Коридорному 17 17 Коридорный – надзиратель. тоже нужно было отстегнуть пачку сигарет или несколько ложек кофе на ночь.

Ближний карает ближнего, но он, по обычаю, поднимает глаза к небу, чтобы спросить, чем согрешил, за что осужден.

«Нет бога, кроме квантового поля, и Эйнштейн пророк его», – так я в шутку сформулировал суть своей созревающей в тюрьме веры. У этой религии свой гимн. Я послушал его однажды ночью на YouTube, поймав на конце каната смартфон, который выменял на блок «Мальборо»:

«Turn off your mind relax and float down stream, / It is not dying, it is not dying, – тихо пел Джон Леннон. – Lay down all thoughts, surrender to the void, / It is shining, it is shining» 18 18 «Отключи свой ум, расслабься и плыви вниз по течению, / Это не смерть, это не смерть…/ Оставь все мысли, поддайся пустоте, / Это сияние, это сияние» (англ.). Песня Tomorrow never knows группы The Beatles. . Мечтатель-певец стал однажды причиной мирового скандала. «Христианство погибнет, – заявил он. – Нет необходимости это доказывать. Я прав, и вы увидите, что я прав. „Битлз“ сегодня более популярен, чем Иисус Христос. Я не знаю, что исчезнет первым, рок-н-ролл или христианство».

«Хата-кубышка», три на три на три, наполнена ночной пустотой и спокойным дыханием отсыпающихся. Либо мы все невинны, либо все грешники и преступники. «Милость выше права, – твердит иногда Москвич, цитируя мудреца, – прощение выше справедливости!» Все, что за тюремными стенами, не лучше и не хуже самой тюрьмы.

Лишь отпавшие от Христа оправдываются законом… Нужно было возненавидеть все, кроме покоя, кроме сумеречного, тихо жужжащего пространства. Низвергнуть из сердца мир! Этого можно было добиться тихим плачем. Тайные слезы приносили один и тот же сон: я пытаюсь прогнать сластолюбивого пса, держа в одной руке камень, а в другой – хлеб.

– Вы к адвокату? – осведомилась женщина, выступив из проема двери. Замазанный сиреневой эмалью витраж на лестничной клетке высветил в сумерках ее живые глаза. – Сейчас!

Несмотря на тучность, женщина проворно шмыгнула вовнутрь. У порога осталось желто-грязное пластмассовое ведро. Сколько времени я не видел Георгия Азима? Вроде встречались после университета… Возможно, это могло мне показаться из-за его тогдашней популярности. Газеты часто публиковали его оригинальные реплики на заседаниях первого парламента. Однажды он воскликнул в сердцах с депутатского кресла: «Можете снять Котовского, но хоть оставьте на постаменте его боевого коня! Антикоммунисты хуже коммунистов в бессмысленной борьбе против памятников и названий улиц!» В другой раз на встрече с избирателями его спросили: «Объясните нам, ради Христа, господин Азима, кто мы, все-таки: молдаване или румыны?» – «Дураки, вот кто!» – ответил он.

Странно, что бывший депутат, убежденный холостяк, не обремененный заботами о семье, жил в хрущевке.

– Не разувайтесь, у нас кафель… Жора, к тебе! – неожиданно фамильярно позвала домработница.

В чистой гостиной стоит резкий запах лекарств. На бежевом покрывале дивана сидит, скукожившись, худой человек с бледным овальным лицом и римским носом. Он одет в малиновую теннисную рубашку с фирменным крокодильчиком на кармашке и допотопные шаровары баклажанного цвета. Тихо льется народная мелодия, но телевизора не видно. Только несколько мгновений спустя замечаю черное, словно игрушечное, радио за вазой, стоящей на голой с мелкими трещинами столешнице.

– Проходи-проходи, Олег, садись и… не стесняйся! – Азима щурится и, как всегда, шутит. – Это действительно я, но… немного отформатированный жизнью… и чуть-чуть хворью… – Адвокат болезненно улыбается.

Он протягивает руку навстречу моей, но находит ее только со второй попытки. Пальцы Георгия мягче губки. «Как у гея!» – подумалось, словно отозвавшись эхом только нам известной непристойной истории. Сажусь рядом, стараясь не наступать на истертый персидский ковер салатового цвета.

– Роскошная нищета! – Азима продолжает сыпать шутками. – Не удивляйся, все спускаю на пилюли и уколы. Слепну… Мой Айболит, замечательный профессор, бывший приятель по парламенту, сказал, что за пару годков я медленно погружусь во мрак. А-а, – он поднял вверх указательный палец, – может, и нет! Может, достану денег на лечение… Хотя, – он вдруг с большой точностью, вводя меня в замешательство, хлопнул ладонью по моей ляжке, – если из бесноватого выгнать дьявола, то хоть по Марку, хоть по Матфею, вылечивается и слепота, и немота. Конец цитаты! – Он вскинул голову, вслушиваясь в тишину дома и, чуть поднимая голос, позвал: – Галя-я! Свари-ка нам с товарищем кофе, да покрепче! – Потом объяснил, оборачиваясь ко мне: – Галя из моей деревни. – И неуверенно добавил: – Сиделка… Кофе мне тоже нельзя, давление, но с тобой буду, соблазн бешеный…

Вот он, Азима, на узком диване, старик стариком! Хотя насколько он старше меня? В школе-интернате, куда я перешел учиться в восьмом классе, Георгий был в десятом, но в моих путаных воспоминаниях он почему-то возникал учителем. В то время и случился между нами конфликт, правда, подзабытый с годами. После школы судьба еще раз столкнула нас. Я нашел его вновь после демобилизации из армии на историко-юридическим факультете. Я только поступил, а Георгий учился уже на четвертом курсе. Когда вышел срок депутатского мандата, Азима вернулся к преподавательской работе в университете, а позже обзавелся адвокатской лицензией. Жена назвала его имя на свиданке, когда подбирали защитника из недлинного списка: «Знаешь его все-таки… Поймете друг друга!» Я горько улыбнулся.