Алексей Солоницын - Человек на войне (сборник)

– Письмо напиши.

– Письмо… Про письмо я не подумал. А если и напишу, куда он мне ответит, у меня ведь дома нет.

– Дай адрес кого-нибудь из родственников, к кому чаще заходишь. Сейчас ты к кому идешь?

– К Юлерми Пюхяля в Киеромяки.

– Пускай полковник Метсяпуро пришлет этому Юлерми для тебя ответ. А ты, если сейчас не дождешься, потом зайдешь и заберешь письмо.

– Не трогали бы вы Юлерми, ему не до писем сейчас, – неожиданно вмешался один из солдат. – У него осенью жена умерла, а он в ней души не чаял. И так живет, будто ему сосульку в зад засунули, а тут еще вы со своими письмами… Ты знаешь, что Сильва, жена Юлерми, умерла? – обратился он к Микко.

– Да, родственники говорили. Она двоюродная сестра моего отца.

– Тем более знаешь. Придешь в Киеромяки, там у твоего дяди есть друг, Эркки Маслов. Эркки мой шурин, брат жены. Увидишь его, скажи: Рейно Пуссинен привет передает и доброго здоровья желает. И еще скажи, как только унтер-офицер Йорма Кананпойка отпустит меня в увольнение, сразу же приду его проведать. А самогон, я знаю, он варит славный. Так когда, господин унтер-офицер, мне с фляжкой в увольнение сходить?

– Обедать пора, а то со сменой караула опоздаем. Арикайнен сердиться будет. Накрывай, Хилма, – господин унтер-офицер не выказал одобрения идее Пуссинена. Впрочем, и запрета не наложил.

Микко скосил глаза на часы-ходики. «Начало первого. Смена караула, скорее всего, в час».

– А в увольнение… – продолжил тему унтер-офицер. – Будь моя воля, я бы вас сегодня же всех по домам отпустил. Но нельзя. Война. Так что будет приказ, кого на Рождество домой отпустить, того и отпущу.

– Сами сегодня на стол соберите, – распорядилась Хилма, – а я пару-другую картофелин потру, да пока в печи огонь горит, мальчишке хоть полдюжины дерунов состряпаю и, сметаны пол-ложки есть, потушу их в сметане.

– Йорма, а на Рождество многих домой отпустят? – Солдаты не хотели оставлять приятную тему.

– Не знаю. Если здесь останемся, то человек трех-четырех, я думаю, разрешат отпустить. Если нас переведут в полк, там как большое начальство решит, но думаю, одного-двух, не больше.

– А бетон скоро начнут завозить?

– Неизвестно.

«Вот это кое-что! Бетон возить… кузница… электросварка… В сарае, где пушки, вдоль боковой стены пуки арматуры… Большой сарай стоит на взгорке. Самое место для огневой точки. Эх, заглянуть бы туда глазком, хоть в четверть глазика… Но как?.. Как? А и заглянем! Лыжи-то возле кузницы остались».

– Хорошо бы и не начали до Рождества. И нас бы здесь оставили…

– Чем-то хорошо, а чем-то плохо. Здесь, конечно, свободнее, никто за спиной не стоит и каждую минуту отчета не требует, лишь бы работу к сроку закончили. И с продовольствием легче: и паек получаем, и рыбу ловим, и хозяева не с пустыми руками приходят, если им сделать или починить что-то нужно. Сытнее здесь получается и свободнее. Зато в полку любое оборудование, любые станки под рукой. И безопаснее. Охрана там все-таки лучше.

– Йорма, раз уж разговор об охране зашел… Если можно, не ставь меня в караул с четырех до семи. Лучше я две смены, с десяти до четырех отстою, чем одну с четырех до семи. Для меня утренний сон самый важный, – попросил Пуссинен.

– Если кто согласится поменяться с тобой, то я не против. А завтра или послезавтра с рыбной ловли Суойоки и Карполо возвратятся, дадим им денек отдохнуть, а потом так и оставим: днем две смены по шесть часов, а на ночь установим шесть смен по два часа. Согласны?

– Ты старший, тебе решать.

– Значит, так и решили. И начало работы, как сейчас, в семь утра оставим. Лучше на час раньше закончим, чтобы с заказами, которые хозяева приносят, допоздна не задерживаться. А то, – Йорма хитровато скосил глаза, – подручный кузнеца не успевает. А, Петри Туокко, где ты там?

– Здесь я, господин унтер-офицер, – отозвался совсем молоденький солдат.

– Расскажи-ка мне обязанности часового, – потребовал унтер-офицер. – И особенно подробно изложи тот раздел, где написано, как часовой Петри Туокко должен целоваться на посту с Кюлликки Харьянен.

– Когда?.. – солдат смутился и оттягивал неприятную часть разговора.

– Вчера вечером.

– Мы не целовались, мы рядом стояли.

Солдаты рассмеялись, и Йорма фыркнул:

– Только и всего? На посту!

– Пришла… Как прогонишь? Не винтовку же на девушку поднимать…

– Йорма, я б такую тоже не смог прогнать, – вступился за товарища Пуссинен. – И фигуркой ладная, и личиком пригожа, и попка кругленькая.

– Что вы к парню пристали? – набросилась на них Хилма. – Посмотрите, совсем в краску вогнали!

– Ты, Хилма, в солдатские дела не встревай, – урезонил ее Йорма. – Тут не шутки, тут война. И до передовой, если пораньше встать и хорошо идти, к вечеру на лыжах добежать можно. А партизаны и русские диверсанты еще не перевелись. Заговорятся и обоим по ножу в спину.

– Господи, помилуй! – испугалась Хилма.

– А потом и нас, сонных, как хорь курей, передавят. Так вот, Петри, чтоб от греха подальше, будешь на посту вместо Пуссинена, с четырех до семи, а Пуссинен с часу до четырех. А если еще хоть раз ты на посту с кем-то «рядом стоять» будешь, посажу в личное время под арест. В нужник. С винтовкой. И когда кто-то из нас будет туда заходить по нужде, ты будешь стоять рядом и делать винтовкой «на караул». Понял?

– Понял.

– Да еще отцу Кюлликки скажу. А он человек суровый, и разговор у него короткий. После такого разговора ее круглая попка цветом станет, как спелая клюква.

– Не надо, – попросил солдат.

– Не надо… Тогда служи, как полагается.

«Две смены с десяти вечера, то есть с двадцати двух до четырех ночи, и одна – с четырех до семи утра. Получается, ночью часовые стоят на посту по три часа. А днем… Смена, предположительно, в тринадцать. И по шесть часов… Тринадцать минус шесть – семь, в семь унтер сказал, начало рабочего дня, а тринадцать плюс шесть – девятнадцать, а от девятнадцати до двадцати двух – три часа. Значит, в течение суток смена караула: в семь, в тринадцать, девятнадцать, двадцать два, час, четыре и опять в семь. Сутки замкнулись, – проанализировал Микко. – А через два-три дня, когда еще двое вернутся с рыбалки, днем так и останется, а ночью в девятнадцать, двадцать один… и так далее до семи утра. Все».

И грибную похлебку, и щуку, тушенную в молоке, солдаты ели, не торопясь, но увесисто, как привычные к нелегкому труду крестьяне делают свою работу. И даже в форме они больше походили на крестьян или на артель мастеровых, чем на военных солдат.

На Микко за столом особого внимания не обращали, но, как бы сама собой, грибная похлебка в его миске оказалась погуще и молоком сдобрена побелей. Куски щуки ему выбрали самые лакомые и столько положили, что в миску едва поместились. Но и в отвыкший от обильной еды желудок мальчика они не помещались. И нельзя есть всю еду сразу, этому правилу блокада научила. Кто не делил свой дневной паек на порции и не растягивал на весь день, тот долго не жил. А если съел за один раз, да еще впопыхах, да пуще того, прячась от других – дней его жизни осталось меньше, чем пальцев на руках.