Олег Погасий - Спасения нет. Повесть, рассказы

Аристов лежал под москитной сеткой в комнате зачуханной гостиницы, с общим туалетом в конце длинного коридора. На другой кровати в той же комнате лежала Джоан. «Спящая красавица под балдахином такой же москитной сетки… Но поцелую вызволяющему из заколдованного сна ни за что не бывать!» – пробил Аристова нервный смешок. Джоан некрасива. Не успел Аристов осмотреться и распаковать рюкзак, как в дверь постучали. Администратор гостиницы извинительным тоном объяснил Аристову ситуацию. Женщина, приблизительно одного с Аристовым возраста, все номера заняты, одна свободная кровать в этом двухместном, если бы она была индианка, то и разговора не было бы, а так – если мистер не против, он уронит цену в два раза. Мистер не против, цена ценой… но куда ж ей идти на ночь глядя… Сначала въехал, заволокли её рюкзак, как двойка бобслеистов, а потом вошла Джоан с мини-рюкзачком на груди. Она сказала «HI!» Аристову, и «Fuck!» индийскому сервису… Бронировала по интернету и вот же… Она тоже в Нилгири, но хотела бы здесь недельку походить, посмотреть. Джоан из Австралии. Полгода работает, а на осень и зиму в Индию. В Австралии архитектура – прямые линии и углы, стекло, пластик. В Австралии фастфуд, сёрфинг, и социальные гарантии. Одним словом – тоска. «Fuck». Джоан надела беруши, пожелала доброй ночи, и полезла под сетку. Тучи комаров зудели всю ночь. Если высунуть из-под укрытия лицо на минутку и шлепнуть по щеке по лбу – кровавое месиво. « Fuck». Но под сеткой жить, спать можно. Если Аристова и охватывали минуты сомнения – чего он сюда поперся? – То сейчас улетучились. Да и в чем сомневаться, – есть выбор? Всё правильно делает. Одна дорога всем – в Нилгири, вот и Джоан туда же. А если кто-то думает по-другому и на что надеется – что ж, тогда им на ухоженные лужайки, что на рекламных щитах в окнах банковских офисов, на которых уверенные в себе их взрослые дети и краснощекие внуки; а на переднем плане они, во весь рост, достойно прожившие жизнь бабушки и дедушки, не потерявшие способность с оптимизмом смотреть в будущее с хорошими процентами по пенсионным вкладам. Аристов одним махом негодующей мысли распорол этот плакат и действительность оказалась в помещении, где сидят усталые и больные бабушки и дедушки, не в силах выстоять очередь, волнуются у терминала, плохо понимая как в эту очередь получить талончик. Ну а кто забрался выше по социальной лестнице – у тех свои тараканы – пригоршни антидепрессантов, и карточная колода психотерапевтов. Аристов вспомнил древние изречения, не оставляющие никакой надежды, будто берешься за оголенный провод под током: и говорится там, что некоторые ведь не знают, что нам суждено здесь умереть… (Аристов бы добавил: почти – все), и говорится там, что наше тело полное изъянов, гнездо болезней, испещренное роящихся мыслей, в которых нет постоянства… это бренное тело, эта гнилая груда разлагается… (Аристов бы добавил: время-обманщик, создаёт иллюзию момента, как будто непреходящего – и мы не видим катастрофы изменений) … а в конце своей жизни мы гибнем, как старые цапли на пруду, в котором нет рыбы. Или лежим, как сломанные луки, тяжело воздыхая о прошлом. Знакомый, бывший в Нилгири, сказал, что не сможет ничего объяснить, да и не понять будет с чужих слов. Но есть возможность выхода из этой безысходности, а готовым надо быть ко всему, там экстрим. – «Ты же был в Индии, – сказал он напоследок – езжай сам».

Кофе в граненом стакане был что надо. Вставлял и приводил в чувство. Такой крепости Аристов уже и не помнил где пил. И всего двадцать рупий за полный стакан с нежной ароматной пенкой. Но в Индии же всё возможно. Аристов сидел на веранде гостиницы за завтраком и в ожидании Бахадура, так звали проводника, который поведет его горной тропой в Нилгири. А Джоан в чем-то засомневалась, сказала, что еще подумает – пойдет ли в Нилгири. Поговорила утром с одним бриттом, вернувшимся оттуда, и тот чего-то наплел ей, а что – Аристов, в пересказе Джоан, так и не понял. Закрученная фраза, не хватило английского. Аристов не стал вздергивать брови и просить повторить, но сделал вид, что принял информацию к сведению, но своего решения менять не будет. Вообще Джоан ничего, располагает к себе. Вчера с этим вторжением к нему в номер показалась страшненькой. Они обменялись адресами, номерами телефонов, но никто не позвонит, не даст смс, и они это знают, politeness, форма вежливости. Она чем-то напомнила актрису Джейн Фонду, в годах, демонстрирующую с обложек журналов американский оптимизм и активный образ жизни. Были бы помоложе, поездили бы с ней на пару, походили. Аристов настроился еще на стакан кофе, но не вовремя объявился Бахадур, настойчиво убеждая поторопиться, чтобы к вечеру быть в Нилгири. Он сразу поведет к учителю, Калачандре. Завтра поздно, Калачандр уйдет в пещеру, в затвор на несколько месяцев, будет глух и нем к миру. Бахадур много лет водит в Нилгири и знает, что из всех, кто сейчас там – Калачандр – самый-самый.

Чем выше, тем просторнее, воздушнее леса; а люди неторопливые, сдержаннее, у них светлее кожа и раскосые глаза. У Бахадура и вовсе монголоидные глаза с набрякшими веками. Тропа сыпучая. Аристов идет следом, стараясь ставить ноги на те же камни, что и Бахадур. Когда тропа расширилась, они пошли рядом и Бахадур заговорил. Неизвестно: являются ли его рассуждения подготовкой встречи с учителем, или просто личная инициатива? Как ни странно, скудный запас английских слов, которым он пользовался, излагая непростые вещи, не помешал Аристову ухватить суть, и прокрутить для себя, на русском, придав образности усложненным синтаксисом. Так бы это звучало в каком-нибудь средней руки общеобразовательном журнале по вопросам религии и философии, и если бы автором был Аристов. Бахадур говорил, что никогда не стоит полагаться на будущее. Завтра – это салфетки на столе, где нет даже столовых приборов, – и ты можешь только обтереть губы, коль так не терпится. Бахадур говорил, что западная религия заявляет – никто не благ, никто не просветлен, кроме Бога. Проводит черту разделяющую, жесткую духовную вертикаль, и от этого напряжение, скованность и отсутствие свободы. Это заблуждение. А здесь в Гималаях люди и боги расслабленнее. Кто сдернул вуаль неведения относительно своего я – становится просветленным, здесь все на одной горизонтальной плоскости – и боги и люди. Хотя есть зеленые долины и горные пики в сиянии снега. Бахадур говорил, что не имеет большого значения махараджа ли ты, или из касты неприкасаемых; звезда Болливуда, или чистильщик обуви в трущобах Мумбая. В позе лотоса днями просиживаешь, или руль автобуса крутишь. Главный итог всей жизни – понять свою истинную природу и жить в соответствии с этим. Когда широколиственные леса сменились хвойными, Аристов спросил Бахадура: « Сможет ли он что рассказать о Нилгири, помимо общеизвестного, растиражированного в туристических проспектах?». Бахадур ответил: « Да, есть что добавить. Нилгири сейчас в основном известно как популярное место, духовный центр, школа медитативных практик. Сюда съезжаются со всего мира. Но есть и другая сторона…». Бахадур замолчал, подбирая слова, и, замедлив шаг, продолжил: « По Индии бродит некий орден аскетов, немногочисленный, он видел их всего несколько раз. Одеты они во всё черное, к ремню на пояснице подвешены черепа разных мелких животных, говорят про них, что носят с собой и человеческий. Они придерживаются крайних взглядов. Для них нет разницы между белым и черным, золотом и …дерьмом. Некоторые из них, когда приходит старость, немощь, чтобы не быть обузой себе бросаются с отвесной скалы, разбиваясь насмерть. Скала находится в горном массиве Нилгири. Это не самоубийство. Для них жизнь и смерть, как смена дня и ночи в бесконечности времени. Они уходят, падают в изначальное состояние, чтобы потом вернуться в новом рождении, или не возвращаться. Правительство, полиция пытаются бороться с этим, но безуспешно. А как уследить, узнать, с чем человек поднимается?». У Бахадура дернулось веко. Или он заговорщически подмигнул? Аристова это насторожило. « В этом году, весной, было несколько случаев. Вот это и придает Нилгири славу мрачной таинственности. – Отвернувшись, Бахадур взял Аристова за руку, а пальцем другой руки указал на горный склон ущелья. – Смотри, отсюда уже видна скала, вон выступ там… Оттуда бросаются». Аристов остановился, всмотрелся – разглядел, проследил всю линию отвесную вниз. « Ух! – вырвалось у него, и по телу пробежал холодок. – Ну и высоко же!».