Мария Буркова - Наши победят. Иначе не бывает

Катерозе была слишком занята своими вселяющими ужас в наблюдателей заклинаниями, чтоб заметить, что делается на лицах окружающих, застывших неподвижно в суеверном ужасе. Только Оберштайн картинным жестом тихо хлопнул себя по лбу ладонью, будто не то забыл, не то только что-то понял или нашёл решение головоломки, и ядовито не то улыбнулся, не то усмехнулся. Сигнал вызова под плащом Катерозе подействовал на всех, как удар хлыста, да и она не сразу пришла в себя и включила связь. «Когда в котле времён и перемен нас плавят как куски слепого воска, когда кому-то трудно стать с колен, я защищаюсь знаком перекрёстка» – протарахтела автоматика на весь салон.

– Йозеф, я в запарке. Что у вас? – деловито спросила она, прикрыв глаза.

– База расконсервирована, моя комната тоже готова, – от тёплого тихого голоса веяло несокрушимой надеждой на лучшее. – Когда орлам вставать на крыло?

– Йозеф, там Эльфрида Кольрауш, и она мне не звонит, до сих пор, понимаешь?! – с дико натянутыми нервами в голосе сообщила Катерозе, не открывая глаз. – Мы не можем из-за этого подобраться к букету, а они его уже рвут!

– Не порвут, не бойся, – со странной сильной уверенностью усмехнулся неведомый воин. – Кто столько лет держал корону сам, того теперь и она подержит, обожгутся, если схватятся. Так значит, семейка Лихтенладе всё никак не утихнет, всё к короне лезет? Ладно, тем хуже для них. Ураганный Волк там с тобой?

– Да, она уже знает его номер. Но не звонит.

– Ну ждите, скоро позвонит – она ж не успокоится, пока не грохнет всю обойму, а сейчас ей только двое из оставшихся в четвёрке и нужны, – невозмутимо проговорил собеседник тем же добрым баритоном. – Пиковая дама всегда бьётся козырной, не забывай, Ройенталь вот забыл и не положил её в рукав, дурак. Я тебе ещё вот что хотел сказать – тут на тот же курс люцифериты легли, видать, решили ухватить добычу у радужных упырей, так что я сам уже отдал приказ стать на крыло твоим именем. Убери имперцев с территории, застрелят ни за грош ведь, ещё я солдатами Лоэнграмма не бросался в такую свалку, ага.

– Постараюсь, – уже спокойнее ответила Катерозе. – Изольда готова?

– Обижаете, миледи, – бесшабашно рассмеялись в ответ совсем по-мальчишески. – А на кой тогда на подножку заскакивать в этом поезде, Катерозе? Розенриттеры смолчали?

– Спасибо, Йозеф, – она даже слабо улыбнулась и сразу нахмурилась. – Да, смолчали, козлы…

– Жаль, это был их последний шанс остаться людьми. А козлам место в скотомогильнике, – мрачно произнёс молодой мужчина. – Слово и дело, да поможет нам Господь!

– Слово и дело, Йозеф… – устало выдохнула Катерозе, застыв с приподнятой вверх головой и закрытыми глазами.

Повисла тишина. Мужчины переглядывались с выражением крайнего изумления на лице. Миттенмайер, которого некоторые темы из услышанных начали уже сильно интриговать, предпочёл глянуть на лицо Оберштайна и обомлел. Тот сидел, сложив руки в замок, и беззвучно смеялся, явно довольный происходящим! Потом заметил взгляд Миттельмайера и спокойно сказал, будто отвечал на его мысли или сам хотел что-то уточнить:

– Превращение из валета в короля ещё ни для кого не проходило спокойно. Особенно, когда в колоду вброшены новые валеты и прочая массовка, – и снова стал невозмутимым до мрачности.

Лихорадка. Лихорадка, чёрт бы её побрал, как она не вовремя… Когда она вовремя была, скажешь тоже, император. А вот ведь подлость, почему сознание не теряется надолго, если я уже так вымотан? Эх, если б только… Ну, хотя бы знать, что всё это не напрасно? Или я слишком многого хочу уже, обрадовавшись, что Катерозе меня услышала? Услышала, уверен – не то зачем бы те самые лилии сорвала. Кабы только не зря всё это – отдадут деньги этим отморозкам, а что дальше – даже думать не хочется. До чего обидно пропадать в километре от своих, да ещё так медленно. Так, а что это меня передышки угнетать стали, не я ли сам умолял их наступить недавно? До чего я беспокойная личность, оказывается, вечно недоволен. Катерозе, видать, там с ума сходит, голову ломает, как меня вытащить, а я тут капризничаю, о скорой смерти мечтаю, вот урод. Или я просто боюсь, что не выдержу, может в этом дело? Да, наверное, слишком боюсь потерять лицо. Ах, если бы только на всё это хватило сил, вот в чём я и не уверен. Чёртова лихорадка, чёртова лихорадка, что мне с ней делать, усиливается же… Дрожу, как проклятый.

– Тебе что, плохеет сильно? – Райнхард услышал над собой голос Бергера и не знал, как реагировать.

Того это молчание явно не смутило – должно быть, он расценил его как согласие, и осторожно, но настойчиво, приподнял пленника за плечи в положение полулёжа. Пришлось открыть глаза, но ведь смотреть на пришельца это не обязывает… А тот деловито потрогал его лоб тыльной стороной ладони и присвистнул:

– Ни черта себе, с таким жаром и такой бледный, и ещё молчит. Ты что, кончиться решил по-тихому, что ли?

– И чем это плохо? Боишься, что моя цена упадёт, если умру? – тихо процедил сквозь зубы Райнхард.

– Огрызаешься – значит, я прав, – с назидательной рассудительностью ответил Бергер. – Можешь ещё раз огрызнуться, например, послать меня, но разумнее будет всё же выпить вот это, давай-ка, залпом… – и поднёс к губам раненого стакан.

Запах крепкого пряного глинтвейна снёс всякие возможные попытки сопротивляться, и Райнхард подчинился. Внутри взорвалась ласковая молния, боль в голове и теле ослабла, и даже дышать стало легче. Он молча наслаждался этим чудом, прикрыв веки совершенно безотчётно, и позабыл про всё на краткий миг.

– Так-то лучше, теперь закуси, – вполне довольным тоном помешал ему Бергер.

Райнхард не стал возражать – да и кусок хорошего шоколада был тоже кстати. Розенриттер вежливо уложил его снова на свою куртку и тихо спросил:

– Ещё стакан будешь?

– Можно, – едва слышно разрешил Райнхард, не шевелясь.

– Лады, – негромко ответил собеседник и пошуршал прочь.

После второго стакана и вовсе можно было признаться, что ощутимо полегчало, даже дрожь в мышцах утихла. Но Райнхард решил выхватить инициативу, слишком странным показалось ему поведение солдата удачи – в искреннюю симпатию верят разве дети…

– Чего ты хочешь? – холодно спросил он, соизволив наконец упереть взгляд в лицо Бергера.

– Поболтать, мы же незнакомы были, – самоуверенно пожал плечами тот.

– О чём? – ещё жёстче сказал Райнхард, будто допрашивал собеседника.

Тот вовсе не смутился, а как будто даже обрадовался. Он с искренним добродушием, будто говорил с приятелем, более непринуждённо уселся рядом на полу и задушевно спросил:

– Слушай, ты же красиво отмазался для всех, я тебя не выдам, но скажи, эта рыжая, она же в постели, небось, кошка? – последнее слово он протянул и вовсе со сладострастным придыханием.