Александра Михневич - Клин пролетающих птиц

Сама сидела рядом на кровати, модная, с чёрными волосами, обрамлявшими круглое лицо, в коротком стёганом розовом халатике, спрашивала, рассказывала что-то интересное. И мастерила из щедро выданного бабой разноцветного мулине, на выбор – почему-то чёрно-жёлтую куколку-человечка. На полу стояли тапочки без задников с узкими носами, из расшитого бисером малинового бархата.

– Ух, ты, – сказала внучка, – и я хочу такой халат! И тапки…

– Халат можешь примерить потом, – насмешливо сказала мачеха, – когда я переоденусь.

Папа тоже сидел здесь, молча читал местную газету – главную прессу маленького заводского городка.

Мачеха беседовала с внучкой, как со взрослой. Внучка была счастлива.

Они все вместе отправились в Суздаль – мачеха, папа, баба и внучка.

В Суздале внучке больше всего понравились львы на тяжёлых воротах, с кольцами в пасти. Она попросила, чтобы её подержали, пока открутит кольцо на память, но над ней только посмеялись.

Взрослые со знанием дела осматривали достопримечательности, и она тоже интересовалась. Красиво так!

Но вскоре устала, заленилась, начала ныть и канючить.

Баба, конечно, подхватила её и усадила себе на шею.

Папе, конечно, не очень понравилось, что здоровый и крепкий трёхлетний ребёнок всё время ездит у тёщи на шее.

– Действительно, она может прекрасно ходить сама, – поддакнула мачеха.

– Да ну что вы, она же маленькая, устала, – поддержала баба внучку.

Внучка, и правда, поскорее приняла измученный вид.

– Ну, хорошо, хорошо, – добродушно сказал папа и одним махом снял её с бабиной шеи и посадил на свою. – Только смотри там не описайся, – строго добавил он.

В общем, езда на папиной шее не вызвала у неё восторга.

Сразу возникла дилемма: за что держаться? За шею или за волосы?

Волосы, конечно, у папы хорошие – каштановые, блестящие, чуть вьющиеся – не до плеч, но почти. Она украдкой потрогала прядку: мягкие.

Но вряд ли папе понравится, если она вцепится ему в волосы, – рассудила она. Так что же тогда, в шею вцепиться?

Странно, на бабиной шее таких вопросов не возникало.

Папа, конечно, сам крепко держал её за ноги.

Но ехать так всю дорогу, не пинаться, не ёрзать, не подпрыгивать – это выше её сил. И она заявила, что вполне отдохнула, теперь будет ходить сама.

Папа поставил её на землю, и они пошли дальше.

А метров через сто она снова заканючила и стала проситься к бабе на шею.

Баба, уже сама притомившаяся, с бисерными капельками пота на лбу, конечно, тут же её подхватила.

Папа опять пересадил дочь к себе на плечи, она посидела-посидела, да и попросилась вниз. А потом – к бабе.

Остаток пути отец взглядывал с неодобрением на своего отпрыска, едущего на шее бабы – уставшей, но не подающей вида. Но решил не портить тёще настроение.

Когда внучке шёл пятый год, отец с мачехой увезли её во Владимир.

Она путешествовала почти с рождения.

Первый раз летела в полтора месяца: бабушка забрала её из Ленинграда.

И потом баба постоянно её куда-нибудь возила, так что она привыкла к поездам и самолётам.

Но этот раз не был обычным.

Она ехала не просто в новый город. А в новый дом и в новую жизнь.

А как же капризы по нужному поводу?

И – желание по вечерам обязательной сказки. А по утрам – такого варенья, какое хочется именно сегодня. Потому что иначе она не станет есть кашу.

А кто сделает ей «гуси-лебеди»?

Потому что так ей делали только дед с бабой. Да и то обязательно вместе.

Когда на асфальте после дождя оставались большие лужи, дед с бабой крепко брали внучку за руки.

Поднимали высоко, быстро проносили над лужей и приговаривали: «полетели-полетели»! Сколько луж – столько и «гусей-лебедей».

Правда, порой она канючила и без дождя.

Но тут уж дед с бабой поднимали её всего раза два-три.

И говорили: вот соберётся дождь – будут тебе и гуси, и лебеди.

Однажды, пролетев над лужей и приземлившись, она спросила, держась за ладони бабы и деда:

– А я сама смогу полететь?

– Сможешь. Только сначала вырасти, – ответил дед, загадочно улыбнувшись.

Она задумалась.

– А другие люди летают? – спросила она.

– Все летают. Многие улетают, когда взрослеют, – объяснил дед. – Другие, когда старые становятся, тоже улетают, только уже, понятно, в другие места.

– А в какие – другие? – навострила она уши: такого она ещё не слышала.

– Рано тебе об этом думать, – дед поймал укоризненный бабин взгляд и закончил разговор.

…Ночью она отчего-то проснулась.

Тихо полежала на нижней полке, но не могла уснуть. Они ехали втроём, четвёртое место пустовало.

Она хотела выйти в коридор. Но купе заперто, она не сумела бесшумно его открыть. Тогда кое-как отстегнула серую дерматиновую шторку. Шторка устремилась вверх, на середине окна застряла, но вскоре с шорохом опять поползла кверху.

Ритмично стучали колёса, поезд покачивался в такт, взрослые спали.

Она отодвинула подушку, встала коленями на диван и с неясным волнением приникла к окну, держась за лакированную раму и привинченный стол.

Снаружи гудели провода, мелькал чёрный лес. Проносились огни – бежали навстречу поезду, а, поравнявшись, внезапно освещали окно и всё купе, и тут же убегали в хвост.

Скорый поезд Самара-Москва на всех парах мчался вперёд. В ночь и неизвестность. Оставляя позади что-то абсолютно беззаботное, совершенно счастливое, надёжно защищённое.

Посмотрев «Спокойной ночи, малыши!», внучка укладывалась спать.

Но – только после обязательной бабиной сказки.

Баба уже перебрала все известные народные и литературные сказки, и просто занимательные истории. Теперь приходилось сочинять самой.

Наибольшим успехом у внучки пользовался один и тот же сюжет, в разных вариациях. Жила-была одна маленькая девочка, в общем-то, хорошая – так, только, иногда непослушная (здесь внучка несколько напрягалась).

Но потом она исправилась – и все стали любить её ещё больше (тут она успокаивалась, довольная). Что она делала, что видела, куда ходила, с кем дружила…

До конца она обычно не успевала дослушать, потому что засыпала.

Порой баба, накануне поспавшая совсем мало, приходила домой с работы уставшая, но внучка требовала сказку.

Баба рассказывала, клюя носом, речь становилась всё бессвязнее.

Внучка вскакивала, заглядывала ей в лицо и говорила торжествующе:

– Ага, ты спишь!

Баба встряхивала головой, пытаясь прогнать липучий и такой сладкий сон. Оправдывалась, что нет, не спит – рассказывает! – и продолжала сочинять. Голова опять клонилась, глаза слипались… Но неугомонный маленький тиран не давал покоя: