Дарья Лисица - Хрясь и в суп

Ежегодно, в дни Рождества, я с сыновьями навещаю маму.

Прошлым летом Санёк разместил в соцсетях репост, собирали деньги на операцию бывшей нашей учительнице физики, не хватало пяти тысяч евро, я послала эту сумму.

Когда зимой появилась в Питере, двухметровый красивый мужчина Санёк пришёл поблагодарить меня, поцеловать руку и пригласить в ресторан на встречу с фанатами бывшего кружка любителей города.

Отдельный зал, большой круглый стол, пятнадцать человек. Андрей Александрович, среднего роста, худенький, в очках, светлые волосы поредели, приобрели белый оттенок, глаза, как прежде, сверкают и смеются под стёклами очков, – любимый преподаватель, лица четырнадцати обращены к нему.

«В Петербурге мы сойдёмся снова, словно солнце мы похоронили в нём…».

Прав Мандельштам насчёт декабрьского Питера, но нам было тепло и светло вместе.

Говорили долго, только одной встречи на людях для меня недостаточно.

Когда была ребёнком, мама и учителя рассказывали, что готовят нас к взрослой жизни, оказалось, жили мы по-настоящему в детстве: эмоции не придуманы, чувства естественны, привязанности искренни.

Я пригласила педагога продолжить встречу наедине в квартире, купленной когда-то папой, муж использовал её для деловых встреч в Петербурге, а, возможно, не только деловых.

Второй раз в жизни «нарывалась» на отказ, но Андрей Александрович согласился.

Открыла дверь, он успел только расстегнуть пальто. Стояли на пороге, обнявшись.

– Теперь я не кажусь вам слишком маленькой? – спросила я.

– А я тебе – стареньким? – печально пошутил он.

Отключили телефоны. Ночь, день, ночь. Волшебство не может длиться долго.

О чём думаю, живя в другой стране? О Питере, Саньке, постаревших ребятах из кружка, объединённых личностью преподавателя и любовью к городу, истории, искусству.

Для меня Андрей Александрович – самый понятный человек, вместе с тем, загадочный и, незабываемо, нежный. Представляю его, с недавнего времени, профессора, в аудитории перед студентами со сверкающими от внутреннего огня глазами, увлекающего и увлекающегося.

Страх сжимает сердце от мысли, сколько студенток окружает его.

Вспоминаю нереальную картину: учитель в элитном махровом халате моего мужа, сидит, нога на ногу, в кожаном кресле, я, напротив, на диване, вокруг туловища обёрнуто полотенце. Руки в перстнях и браслетах что-то объясняют ему, доказывают, оправдываются.

В дорогих глазах – насмешливая грусть.

«Но власть над ближними её так грозно съела…», – слышу неизвестные прежде строки.

Я запомнила их и нашла в интернете.

Стихотворение поэта Луговского начинается словами:

«Нет, та, которую я знал, не существует».

Ими же и заканчивается.

Означает ли это, что встреча наша было последней?

Толпятся в моей голове «взрослые» мысли о достойнейшем мужчине, ни разу, не осквернившем язык матерным словом, но, в то же время, полностью подчинившем близких своим интересам. Не так просто семье существовать на зарплату преподавателя российского ВУЗа, а отпуск проводить в археологических экспедициях. У него, должно быть, хорошая жена. Как объяснил он ей выпадение из жизни на две ночи и один день?

Можно «напрячь» Санька, ребят из кружка, собраться ещё раз, но имею ли я право испытывать чувства дорогого человека, если, конечно, он сам не поставил уже на них точку?

Где ты, моё беззаботное детство? Кто я сейчас? Скучная старая женщина тридцати пяти лет?

Я первый раз в этом заброшенном месте. Сегодня выпало много снега, и я стою на дороге в детских сапожках с бантиками тугой шнуровки.

Передо мной в десяти метрах стоят две женщины. Обе по колено уже провалились в снег. Одна из них, очень высокая и скрюченная, как рыболовный крючок. Её голос сильно хрипит, как из старого репродуктора. На ней рыжая меховая шапка, закрывающая половину лица. С болотного цвета хаори* она совсем не сочетается. На тонких губах тонкая полоска красной помады.

– Дурной день. Нечего не скажешь. Никак не могу привыкнуть, что здесь уже всё по-другому – прошипела она в очередной раз.

Другая дама стоит под ней и выглядит старше. Небольшого роста, с крупной шеей и массивными пальцами на руках. У этой женщины странный взгляд. Живой. Глаза пугливыми волчатами смотрят исподлобья. Огромные черные зрачки синхронно бегают в разные стороны и ищут лазейку. Женщина тяжело дышит. По-видимому, она устала уже от их бесконечной суеты, которой уже не была рада. После очередного неподъемного вдоха она произносила:

– В этом году всё совсем не так. Не так. Где все? Куда все подевались? Что ты всё повторяешь, что ты опять повторяешь одно и то же, одно и то же. Здесь нет, и не было ничего дурного.

– Я не повторяю. Я говорю, что всё дурное вокруг. Посмотри сама. Какое серое небо, какая под снегом грязь.

– Смотрю.

– Видишь?

– Не вижу. Вижу только снег.

Я подошла поближе. От женщин пахло старыми вещами, резкими духами и липкой пылью. Нестерпимо. Когда я начала пробираться к ним через сугробы, мокрые хлопья пролезли в обувь, упали на лицо. Искусали кожу. В руках я несу две огромные металлические кружки без ручек. Сразу появляются ожоги. Одни от снега, другие от кипятка.

– Дамы, не хотите ли по чашечки чая?

– Утром ты видела, какое было дурное солнце? Ты видела? Оно же было чудовищно ленивым. Боже мой, я думала, ему не хватит сил подняться хотя бы до тех гор.

– Нет, не видела.

– Ты хоть что-нибудь видишь, ты видишь своими глупыми глазами хоть что-нибудь?!

– Ну… Не хотите, как хотите.

Я обернулась и пошла назад, по колее своих следов.

– Вам тоже снег надоел? Смотрите, какие на моей шляпе сугробы.

Любимый полковник – старый друг. Он еще в прошлом году вышел из книги Маркеса. Строевым шагом прошел по страницам, отчитался эпилогу. Аурелиано Буэндиа. Армейская выправка, начищенные новые ботинки, добрый мудрый взгляд. Он был сегодня в шляпе. На широкие фетровые поля падал снег, создавая сугробы. Шляпа медленно опускалась к бровям.

– Немного… Чай будете? – я протянула ему чашку.

– Посмотрите. Сейчас они закончат спорить, и вот увидите, снег растает. Придется нам всем делать лодки. Та дама, что пониже, наверняка, утонет. Вы когда-нибудь строили лодки?

– Еще в детстве делала бумажные кораблики.

– Нет, это не подойдет. Но не беда. Что-нибудь непременно придумаем. А всё-таки она утонет… Приглядитесь… Видите её бегающие глаза? Они не дадут ей спастись. Спасется тот, кто смотрит вперед… Прямо. Остальные, к сожалению, не смогут. У Вас, кажется, был чай?

– Он уже остыл.

– Не беда. Давайте устроим обмен? Вы мне остывший чай, а я Вам тюльпаны. Вот, держите. – Полковник вытащил из внутреннего кармана небольшой букет. Это были три закрытых бутона. Маленькие алые плоды. Они дрожали на тонких зеленых ножках. Обе дамы, заметив цветы, чихнули. Ещё раз и еще.