Сергей Добрунов - Откуда приходят люди

–

Интересное у тебя восприятие всего этого. Ну что же лежи и думай. Голова на то и дана, чтобы думать. Но я не хочу, чтобы первое разочарование испортило тебя совсем. Надеюсь, этого не случится.

Больше она меня не трогала, только смотрела на меня с сожалением и, видно, давала мне переварить все самой. Она сидела на веранде и вязала или беседовала с хозяйкой и ухаживала с нею за цветами. Иногда она уезжала куда-то, как говорила мне, исполнять отцовы поручения по разным шахтным вопросам. А я заставляла себя читать "Войну и мир” и все больше и больше завидовала ее героиням, которые любили таких интересных мужчин. Так прошло несколько дней.

Но вот однажды с утра я заметила какое-то необычное оживление в доме: кухарка все время суетилась в кухне, весь дом мылся, хозяйка распоряжалась повсюду, сама меняла шторы в гостиной, перебирала посуду в шкафу, была возбуждена и многословна. Николая Ивановича, как всегда, с утра не было, а вернувшись, он переоделся в красивый белый костюм и, чтобы скрыть свое такое же возбуждение, сел с газетой на веранде, но читать не мог и вдруг затребовал у жены водки, выпив, стал немного спокойнее, а встретив меня, поцеловал мне руку. Глаза его светилисьрадостью и особым каким-то восторгом.

– Что все это значит? По поводу чего такие приготовления и суета, Николай Иванович? – спросила я, удивленная шумом в этом таком тихом всегда доме.

–

Как? Разве вы ничего не знаете? – удивленно ответил он, все еще держа

мою руку. – Алексей приезжает. Понимаете, сын наш окончил курс горного

инженера в Петрограде и возвращается домой. Мы его два года не видели,

к четырем едем встречать его на вокзал, к Питерскому поезду.

А мной вдруг овладело непонятное чувство то ли стеснения, то ли страха. Как? Быть в одном доме с молодым человеком, хозяйским сыном? Это было так неожиданно. Признаться, я и не думала раньше, что у таких людей, как Николай Иванович и Наталья Александровна, должны быть дети, и потом этот двухэтажный дом… ведь можно было догадаться, что комнаты наверху вовсе не нужны двум людям… Я расхаживала по своей комнате и нервничала, как будто надеялась и пыталась что-то изменить. Я понимала, что этой встречи не избежать. Вот уже и хозяева наши уехали, правда, гораздо раньше, чем нужно, но это еще больше взволновало меня. А мама, наоборот, спокойно усадила свое крупное тело в плетеное кресло на веранде и вязала, как ни в чем не бывало, словно хозяева уехали на прогулку.

А чувство беспокойства, даже паники, будто я уже заранее виновата в чем-то, абсолютно не давало мне покоя, я то садилась к столу и брала книгу, то выходи ла в гостиную и на веранду, то опять возвращалась в наши комнаты и вдруг решила, что встретиться с ним сразу никак нельзя, а мама, казалось, не замечает моего волнения и спокойно вяжет.

–

Пойдемте погуляем, мама, пойдемте к морю, душно как-то, жарко, – обратилась я к ней в надежде, что она опять спасет меня от моих волнении.

–

Наконец-то, душа моя, хорошо, пойдем. Быть в Одессе и просидеть сиднем дома? Да и хозяевам надо дать побыть с сыном хоть первые часы. Пойдем, – ответила она, совсем на замечая моего волнения, отложила вязание и, тяжело встав, пошла собираться.

Мы спустились к морю, зеленому и далекому, так, что невозможно было определить, где оно кончается и где начинается небо. Я вглядывалась вдаль, искала горизонт и терялась, не сумев его отыскать. Дул свежий ветерок оттуда, от этого неясного и таинственного горизонта, и нес в мою душу какую-то тревогу и смятение.

Потом мы сидели на террасе небольшого ресторанчика и пили лимонад, ели мороженое. Особых знакомых у нас здесь не было, но мама уже здоровалась со многими. Дамы приветственно кивали ей, а некоторые мужчины подходили даже целовать руку и снимали шляпы. И вот, я даже не заметила откуда он взялся, перед нами вырос Никитин. Он стал еще худее и выше, все те же маслянистые волосы, чуб, спадающий на лоб, и перхоть… Он склонился к маме, целуя руку, и взглянул на меня. Вид его маленьких быстрых глаз был теперь скорее теряющимся и смущенным. Спросив разрешения, он присел к нам за столик, я решила быть мягкой с ним, не кусаться;

– А, Иннокентий Петрович! Вот уж мир тесен, я, признаться, часто думала о вас, – сказала я так, чтобы неясно было, как я думала, – вы уж простите мне мою резкость во время нашей первой встречи, – спокойно, словно извиняясь, проговорила я и неожиданно для самой себя с сарказмом продолжила: – Надеюсь Отелло вернул вам долги? – тут я увидела, как мама грозно свела брови и обожгла меня своим взглядом.

– Ах, Марья Сергеевна, какие долги, что значат деньги в нашем прекрасном мире? Здесь, возле вас, когда рядом такое прекрасное море, когда само солнце светит только для вас, разве можно думать только о деньгах? Бог с вами. Я так рад, что увидел вас вновь. Признаться, я тоже часто думал о вас, и ваша резкость тогда пришлась мне по душе, я даже благодарен вам, что вы заставили меня по другому взглянуть на многие вещи,– он улыбнулся мягко и слегка застенчиво, показывая свои маленькие и желтые зубы.

– Будет вам опять спорить и философствовать, – мама приятно улыбнулась ему, – мне смолоду нравятся офицеры. Вы здесь на отдыхе или полк ваш стоит здесь? – Нет, я отдыхаю. Знаете, я подумываю оставить службу и заняться устройством жизни. Сколько можно мотаться по свету? Пора уже остепениться и быть умней, – он умолк на минуту. – Вы хотите шампанского, нет, скажите честно, хотите? – он заглянул маме прямо в глаза, а потом повернулся ко мне и опять мне показалось, что он колит меня своим взглядом, еще и еще раз оценивает, как товар в лавке.

–

Официант! Быстро шампанского дамам, – произнес он громко и надменно, так, что официант, сидевший поодаль, подскочил и скрылся за стойкой.

– Вот, шельма, уже спит. Удивляюсь я нашим мужикам. Мы их поим, кормим, работу даем, а они наровят спать даже на работе, – надменно закончил он.

– А по-моему, это они нас поят и кормят, они создают нашу спокойную жизнь, – со злом возразила я.

–

Да, я вижу вы не только философ, но еще и революционер! Браво! Такой вы мне еще больше нравитесь.

Официант подал нам бокалы. Я еще никогда не пробовала шампанского, но как ни старалась, не могла быть теперь мягкой и не могла заставить себя любезно говорить с Никитиным, поэтому я попросила официанта:

–

А мне, пожалуйста, еще лимонада.

– Да, да, принеси сейчас же, если дама требует! – зло сказал Никитин, даже не взглянув на него.

Поклонившись, официант ушел.

–

Вы, я вижу, не любите народ, – начала распаляться я.

–А за что его любить? Что он женщина, что ли? Каждому из нас Господь определил место: кому официантом быть, а кому за столом сидеть, – и оставшись довольным своим высказыванием, он откинулся на спинку стула, стал жадно большими глотками пить шампанское.