Анна Ханина - Осенний жираф

Ваша Честь, сейчас площадь полна народа. Спросите у них, есть ли кто, кому Добро не вышло боком, кто возрадовался бы Добру как путник в пустыне при виде колодца? Молчат. Ребенок, открывший дверь на просьбу выпить глоток воды и пустивший бандитов в дом; отец семейства, хуже каторжника пропадавший на работе ради жены и детей, брошенный впоследствии ими в старости и немощах; занятый другу золотой, превративший друга в злейшего врага, в каждом сне представляющего тебя мертвым; супруга, что дает выпить смертельный напиток любящему мужу, высвобождая рядом с собой место молодому любовнику-повесе. Все они получили расплату за Добро, не прояви которое, стоять бы им на площади рядом с нами сейчас.

Добро змеей, обманом проникло в их сердца и заставило сотворить все это – хорошие поступки, обернувшиеся для своих хозяев так прискорбно. Кому стало лучше от их Добра? Убитому бандитами мальчику и его семье или бандитам? Давшему взаймы или должнику, подбросившему тарантула кредитору в постель? Молчите?! Чего же Вы перестали кричать, требуя распнуть меня на дыбе?

Каждый из Вас вспоминает сейчас тот редкий случай, когда вы, мелкие и ничтожные, выносили в своих сердцах грамм Добра и потратили его на кого-то. Чем отплатили Вам? Шрамы и ушибы «благодарности» чешутся, думаю, на ваших телах до сих пор, не давая забыть «прелесть» хороших дел. В чем же прелесть Добра, чем подкупает тогда оно ваши души, если следуя его пути, навлекаете горести на себя и на близких своих? Кому нужно такое Добро?

Я скажу Вам: Добро – обман, мыльный пузырь, надуваемый проезжим паяцом на радость публике, мираж, манящий к себе в пустыне, оборачивающийся для путника еще большей бедой. Того же, кто пришел творить Добро, надлежит, как Иону (библейский пророк, воспротивившийся воле богов и выброшенный для успокоения моря за борт), предать скорому суду, пока не навлек он бедствий на ваши головы.

Думаю, мне не уйти с этой площади живым. Но будет ли такое решение судей справедливым, вот в чем вопрос. В моем сердце не было Добра, я не сеял его семена и не заражал этой болезнью невинные души. Сотворенное мной было лишь каплей, толикой слез, неизбежно приносимых в этот мир. Но я всегда называл разбой – разбоем, а смерть – смертью, я не обманывал и не подсовывал хрен, убеждая в его сладости. Добро же принесло в мир неисчислимый поток слез, горестей, болезней, утрат и разочарований, и никакие бандиты не сравнятся с ним в его разрушительной силе.

Так случилось, что я всю жизнь противостоял Добру, боролся с ним, сталкиваясь лицом к лицу, как воин, а не трус, избавляя Вас от его ветвей и плодов. Так отчего ж не славите вы меня, почему не устилаете мне путь лепестками роз, почему не льется лучшее вино, и девы не лобзают мои уста? Вы выжгли на моем лбу клеймо и притащили на лобное место. Скорый суд, дыба – и по домам. Творить Добро? Нет, вам страшно. Страшно от моей правоты и осознания сотворенного Вами.

Сегодня Высокий Суд примет решение повесить меня или четвертовать, разницы нет. Я хочу жить, но не боюсь умереть, Вам не понять этого. Ведь смерть здесь и сейчас, – это еще раз на мгновение услышать пульсацию крови в висках – то, ради чего и жил я на белом свете. Своим чернильным приговором Суд подарит мне нескончаемое наслаждение, а вам всего лишь даст исписанный листок бумаги, за которым будет спрятано Ваше мещанство, страсть, похоть, и, конечно, Добро, что будет твориться вашими руками раз от разу.

Я презираю Вас и Ваш Высокий Суд. Обращаясь же к Суду Вечности, я требую принять законное решение и вынести суровый приговор в отношении подсудимого, а здесь только один подсудимый – Добро. Какими долгими бы не оказались миллиарды лет ожидания, но я воскресну и приду в день Справедливого Суда, и когда Приговор будет объявлен, я буду смотреть в лицо своему врагу, как делал это всегда при жизни.

Я волшебник, и обречен жить вечно. Только в отличие от джинна, я не раб лампы. Я вообще не раб. Величие множественной Вселенной принадлежит мне. Я могу вырастить гору или повернуть реку вспять, вернуть из загробного мира или превратить в жабу. Почему же я не делаю это каждый день, спросите вы? Потому, что могу. Если каждый из вас может хлопнуть дверью, это не значит, что вы стоите в проеме и хлопаете ею часами. Вы можете, и вам этого достаточно, хлопнете, когда захотите. Так и я, мне нет смысла творить чудеса на чью-то потеху, и меня не радует то, что я могу делать это хоть каждый миг – сделаю, когда звезды сойдутся на небосклоне, и я захочу сотворить очередное волшебство.

Сегодня я – птица, гордая и красивая. Я сотворил себя и весь свой птичий род под утреннее благоденствующее настроение, по-моему, получилось красиво. Я расположился на лесной поляне, где мне так нравится запах цветов и трав, а мои птичьи собратья выбрали более безопасные ветки деревьев. И конечно, она – моя избранница и любовь. Она танцует для меня под утренним летним дождем, который я пролил сегодня на землю. Боже мой, как она танцует. Она кружится в вальсе, а дождь ведет ее как партнер. Вращаясь, она расправляет крылья и забрасывает с криком голову вверх. Капли дождя, как скульптор, бережливо снимают с нее отпечатки, откладывая их в моей памяти, что надежней гранита, бетона и стали.

Кажется, эта пара – дождь и моя возлюбленная – никогда не устанут танцевать, кружась в такт стучащему сердцу, моему сердцу. «Тук», – говорит оно, и брызги взметаются ввысь от поднимаемых в танце крыльев. Я не в силах остановить их, как вы не в силах перестать дышать.

«Вы никогда не устанете, – говорю я им. – Дождь, что я проливаю летним утром, и ты, моя любовь, вы будете танцевать для меня каждый раз, когда мое сердце обратится к небесам, иначе больше оно не сможет мне служить». И танец уводит их дальше, орошая летнюю землю каплями живительной влаги. Присмотритесь к падающим каплям, разве вы не видите в них мою любовь, мою гордую птицу, что танцует в обнимку с дождем, разве ваше сердце не вторит моему, требуя дальше и дальше продолжать этот танец небес?

Я охотник, я не могу заниматься чем-нибудь одним. Все величие мира в моих руках. Я крадусь в лесу так тихо, что даже пугливая лань не услышит мой шаг. Только сердце может выдать меня – его стук, как колокол, разносится в свете утренней зари. «Тише», – приказываю я ему, и оно замирает по моей воле, тихонечко отстукивая свой ритм. Адреналин проливается мне в кровь, обильным ручьем разнося по всему телу приятное напряжение и азарт.