Любовь Шапиро - Оборотная сторона холста

– Здорово. Я жду звонка, – мужчина отключился.

Я его почти обманула. Ни про холсты, ни про загадочное помещение в мастерской я делиться не собиралась. Во мне бродили сомнения, стоит ли мне подробно соприкасаться с ИХ историей. Но тянуло страшно, до чесотки в ладонях (или это от порошков, которыми я драила квартиру).

Я снова начала выкладывать отцовские работы, исходя из года их написания. Начиналось всё в раннем детстве. Это я точно знала, но рисунков маленького мальчика я пока не нашла. Первые «значительные» работы датируются 1940 годом. Тогда отец поступил в институт. На обороте ничего не было. Я начала переворачивать и аккуратно снимать с подрамников все холсты подряд. Первую запись я нашла на картине 1945 года.

Я, наверное уже никогда тебя не найду, но я тебя помню, каждую черточку твоего лица и огромные грустные удивленные глаза.

Я перевернула картину. На ней одним росчерком пера был нарисован профиль девушки. Ни подписи, ни указания места, где была сделана работа – ничего. Все остальные работы я хорошо знала. Они висели по всему дому или в мастерской.

Я пошла в мастерскую. Дневной свет струился по потолку, но в том углу, где я наткнулась на забитое досками помещение, всегда было темно. Там же весели папины рубашки, в которых он работал, стояли мольберты и тубусы. Грубо заколоченное фанерой помещение было незаметно. Что там есть ниша, что стена в одном месте как бы провалена и вовсе в голову не приходило.

С большим трудом отодрав один кусок и поломав все ногти, я втиснулась в углубление. Ни повернуться, ни увидеть – ничего не могла. Очень тесно. Пришлось выкарабкиваться наружу и искать инструмент, которым можно будет отодрать тщательно прибитые гвозди.

Наконец плоскогубцы были найдены. Я начала тянуть, разгибать выколачивать гвозди. Кто-то сильно не хотел, чтобы пространство открылось. Постепенно, со скрипом грубый толстый лист стал поддаваться. Пока я боролась с занозистой древесиной, голову сверлил вопрос, – что я хочу там найти? Кто закрыл от глаз семьи загадки прошлого? Главное – зачем?

Всего четыре доски нужно было отодрать и…. Что я найду? Устав безмерно от сопротивления неодушевленных предметов, я уселась на пол и попыталась рукой нашарить в темноте вещи, которые были запрятаны. Внизу стоял ящик. Что в нём не поняла. Выше висела какая-то одежда и какой-то предмет с шарнирами. Нужно было идти за фонарем. Ещё две доски мне не отодрать.

Спустившись в квартиру на дрожащих ногах, я поняла, что должна передохнуть, как бы ни мучило меня любопытство.

Пока я варила кофе и с удовольствием затягивалась сигаретой, я взяла дневник Энни и продолжила разбирать почерк автора. В мастерской отец не разрешал курить. Хотя сейчас мне уже никто ничего не мог запретить, мне и в голову не пришло нарушить запрет.

Мама моя была девочка послушная и не приносящая хлопот. Да и было не до неё. В местечке, где жили мои предки испокон веков, начались погромы. Приближалась революция. И все те, кто как-то сохранял паритет и компромисс, начали нападать друг на друга. Особенно доставалось евреям. Они были виноваты во всём. Мой дед решил, что нужно перебираться в более спокойные места. Пока дед решал этот судьбоносный вопрос, моя мама полюбила студента-поляка, который приходил к ней и её сестрам учить русскому, польскому и другим наукам. Дед, до определенного момента не считал, что если учитель девочек будет поляк, то это предосудительно. Да и знал ли он, что мой будущий отец вовсе не еврей, не знаю. Так или иначе, младшая дочь Рая решила, не ехать со всеми в Бессарабию (нынешняя Молдавия), а бежать с любимым. Убежать она не успела. Старшая сестра Мария всё рассказала бабушке, а вот забеременеть успела. Позор был страшный. Дед сначала хотел выгнать дочь из дому, но бабушка, как гласит предание, валялась у него в ногах, и Рая родила дома. Назвали меня Анна, отдав должное библейскому имени Анни. Позже, в другой жизни меня стали называть Энни.

Мой отец Ян Трушанский долго не смог выдержать напора верующей еврейской семьи, которая требовала, чтобы он перешёл в иудейскую веру и сделать себе обрезание. Пока Рая нянчилась со мной, Ян рванул, как говорили в Москву, где отдался борьбе за справедливость.

Я прочла отрывок и отложила дневник, аккуратно завернув его в газету. Мне становилось всё интересней и занятней. Я чувствовала, что скоро пути моего отца и Энни пересекутся. Почему-то мне хотелось оттянуть момент их встречи. Почему? Не знаю…

Кряхтя, я встала со стула, чувствуя каждую наболевшую косточку, и отправилась наверх.

Мне не в меньшей степени хотелось познакомиться с историей своей семьи. Я понимала, что имею лишь малое представление о том, как жили, чем дышали мои родственники. Я часто из своей комнаты слышала их перешептывание. Но как только я появлялась в поле их зрения, все разговоры заканчивались. Бабушка и дедушка, ласково и немного сюсюкая, предлагали мне почитать или пойти погулять с ними по старой Москве, а с тех пор как я отчетливо помню маму и папу, они разговаривали редко и между собой и с остальными членами семьи. При этом тон их беседы всегда был напряженный и немного свистящий, будто маленьких змеек выпустили, а они шуршат и шипят. Неужели так было всегда?

Взяв фонарь, я начала светить в нишу. Видно было не очень, но всё же, я разглядела несколько удививших меня вещей: афиша, написанная на французском языке. На ней подтянув роскошную многоярусную юбку, гордо закинув голову, была нарисована молодая женщина. Там же висел мундир отца, который он почему-то никогда не надевал. На нем несколько дырочек, проделанных специально для орденов. Но самих орденов и медалей нет. Внизу стоял ящик с фотографиями, фотоаппарат «Лейка». Ещё было несколько рисунков, но это была явно не отцовская рука. На них какое-то питейное помещение, люди, в основном мужчины. Мне показалось, что я их уже где-то видела. Но лица, одежда, фон – все были, будто, выцветшими. Я решила позже вглядеться в лица посетителей.

Придется отдирать и остальные две доски, иначе мне не вытащить большой ящик со снимками. Главное, что я нащупала какие-то бумаги, приклеенные к задней стенке ниши, которые и не очень видно отсюда, а главное их просто так не отодрать, а я чувствовала, что за ними спрятано более важное.

Внезапно, на меня вывалился крафтовый пакет. Я развернула его. В нем аккуратно и любовно были уложены шотландская шапочка в красно-зеленную клетку с помпончиком и такой же клетчатый шарфик. Чье это? Я была обескуражена. Ещё несколько небольших коробочек – в одной из них жуткие металлические зубы. А это чье? Почему здесь?