Даниэль Орлов - Саша слышит самолёты. Премия имени Н. В. Гоголя

В детстве Сашенька болела редко. Мама девочку излишне не кутала, старалась закалять. После купания всегда окатывала прохладной водой из огромного синего эмалированного кувшина с белой ручкой. С младенчества приучена была Саша к лёгким курточкам, вязаным шапочкам на морозы да открытым лёгким рубашечкам летом. От того и сквозняков она не боялась, а когда в школе случались эпидемии гриппа, оказывалась дома только когда весь класс отправляли на карантин.

Неожиданно свалившаяся на неё в двадцать восемь лет краснуха больше удивила ее, чем напугала. И это щемящее ощущение выздоровления, когда ещё слабость, но мир уже выбрался из полутонов в чистые краски, было плохо знакомо девушке, а потому интересно и ярко переживаемо.

В доме Альберта она освоилась быстро. По утрам, когда Альберт уезжал на службу в Управление, а

домработница переставала гудеть пылесосом и щёлкала замком, запирая входную дверь, Сашенька спускалась вниз, в огромную столовую, совмещённую с кухней, и сидела в одних трусиках и бюстгальтере на высоченном барном стуле, поджав под себя одну ногу. Из столовой по застеклённому переходу можно было попасть в каминный зал – своеобразную гостиную, где вдоль стен стояли кресла с подлокотниками и гнутыми спинками, а большой участок пола перед самим камином, высоким и по-немецки основательным, покрывала огромная шкура белого медведя. Из каминного зала шла причудливо витая деревянная лестница на застеклённую террасу с тиковым полом, уставленную цветами в горшках так плотно, что её уже можно было бы назвать оранжереей. Оттуда по коридору можно было попасть в холл над столовой с мягкими диванами и огромной панелью телевизора на стене. Сюда же выходили двери спален.

Альберт Альбертович отвёл для Сашеньки небольшую комнату в левом крыле дома, единственную, дверь из которой открывалась не в холл, а в небольшой коридорчик, заканчивающийся окном на ельник за границей участка. В комнате скучал новёхонький письменный стол из красного дерева, стояла полутораспальная кушетка, дубовый комод с вензелями (подделка под старину) и в тон комоду дубовый платяной шкаф с тяжёлыми дверцами. На кушетке Сашенька иногда позволяла себе поваляться днем. Покрывала за тот месяц, что она находилась тут «на реабилитации» (так называл её пребывание в доме Альберт Альбертович) Сашенька так ни разу и не сняла. Ночью она спала на широкой, укрытой балдахином кровати Альберта Альбертовича, уткнувшись лбом в его жилистую мускулистую руку, загорелую, с упругой кожей, так не похожую на руку пятидесятилетнего мужчины.

Она много гуляла. Когда выходить на улицу не хотелось, читала, сидя перед камином на шкуре медведя, облокотившись на его голову с желтыми клыками. Камин она не зажигала, чтобы не множить пошлость. Ей вполне хватало тепла от радиаторов центрального отопления. Иногда Сашенька включала радио и слушала его через массивные колонки. Она несколько раз тщетно копалась в дисках, но ничего, что хотелось бы слушать, не находила. Подбор музыки, очевидно, был рассчитан на романтическое сидение перед камином, охмурение и последующее соитие. А Сашеньке хотелось чего-то бодрого. Наконец она выловила некую чуть шипящую волну, на которой крутили то, что ей нравилось, и без разговоров. Её и слушала.

Книг в доме оказалось много. Размещались они на стеллажах плотными рядами, выставив вперёд, словно проститутки колени, кожаные основательные переплеты. По всей видимости, составляли они когда-то чью-то любовно собираемую библиотеку, купленную нынешним хозяином по случаю для солидности, в заботе об интерьере. Издания сплошь редкие, дореволюционные, многие книги с неразрезанными страницами. Это ещё когда неразрезанными! Так с удивлением Сашенька нашла первое издание Даниэля Дефо с иллюстрациями Густава Доре.

Альберт книг не читал. На столе у него лежала стопочка справочников, гражданский кодекс, а на тумбочке перед кроватью – Новый завет в клеёнчатом переплете. Но и это, скорее, была демонстрация богобоязненности, атрибут респектабельности, как и всё, что окружало в этом доме Сашеньку. Среди книг попадались прекрасно изданные, но невероятно слащавые и пошлые романы девятнадцатого века. Наверное, такие заказывали у издателей провинциальные барышни по каталогам, чтобы потом вздыхать над ними и поливать страницы каплями своих экологически чистых слез, настоянных на парном молоке, домашнем хлебе и игре в трик-трак с сыном соседского помещика. Сашенька в шутку представляла себя такой барышней, откладывала книгу, заложив календариком, накидывала на голову и плечи пуховый платок, забытый или намеренно оставленный кем-то на кресле в оранжерее, и выходила на двор, чтобы протоптать в свежевыпавшем снегу петроглифы следов. Она намеренно не надевала куртку, ограничиваясь платком. Сашеньке нравилось, как холодный ноябрьский воздух забирается за манжеты, рассыпая по локтям острую крупу мурашек.

За домом прятался небольшой причудливый сад, в создании которого поучаствовали ландшафтные архитекторы, а теперь ухаживал приходящий садовник. Сашенька увидела его из окна после первого серьёзного снегопада. Он приехал в лимонного цвета комбинезоне и бродил толстой усатой канарейкой по дорожкам, отряхивая снег с кипарисов и высвобождая широкие листья бадана. Труд его оказался напрасен – три следующих дня снег падал, не переставая, завалив сад так, что кабы не торчащие рядками из земли фонарики, стало бы не разобрать, где дорожки, а где собственно клумбы. Разве что причудливая альпийская горка с зелеными, путаными листьями барвинка торчала неаккуратным безобразием середь неожиданной белой аскезы ноября.

Сосны, росшие за границей участка, облюбовал дятел. Он прилетал каждое утро и подолгу сосредоточенно выстукивал личинки из-под коры. В детстве Сашенька думала, что дятел так мастерит дупла для других птиц. Впрочем, она и сейчас продолжала в это привычно верить, хотя знала, что это не так. Альтруизм дятла не казался Сашеньке чем-то противным природе. Гуляя по вычищенным работником дорожкам сада, она вглядывалась в темень за границами участка, пытаясь разглядеть, на котором стволе сидит маленький шумный гость. Радовалась, когда удавалось заметить его красную шапочку и тщедушное тельце, уцепившееся лапками за красноватую, в подпалинах, кору сосны.

Как-то за ужином Альберт упомянул, что на участок повадилась ходить лиса, дескать, сказали узбеки, что чистят дорожки. Но кроме работников ее никто не видел. Следы, однако, пересекали сад

наискосок, из дальнего угла, где у забора манила морозной горчинкой молоденькая рябина до калитки на соседнюю аллею, закрытой на висячий замок и не используемой, стелились вдоль ограды, подходили почти к дому в районе заднего крыльца и вновь сворачивали к забору. Вряд ли суетливые чернобровые выходцы из тёплых краев так же хорошо читали лесные письмена, как очищали дорожки, следили за газом или как всю прошлую неделю гудели электроинструментом у соседа, затеявшего середь зимы построить на участке беседку. Следы могли принадлежать и кошке. Но Сашеньке нравилось думать, что это именно лиса. Она часами просиживала у окна в терпеливом ожидании мелькнувшего среди кустов рыжего меха.