Александра Кудрявцева - Марека (сборник)

Ольга в мужской клетчатой рубахе стояла у стола и смотрела в окно. Когда Сергей вошел, она только повернула голову. В комнате стало совсем темно, по стеклу уже сплошным потоком текла вода, крупные градины отскакивали от подоконника. Ярко полыхнула молния, от грома задрожали рюмки в буфете. Сергей сжал зубы так, что они чуть не сломались. Гром раскатами пошел дальше, а рюкзак громко упал, стукнув об пол чем-то стеклянным. Этот звук прозвучал как выстрел стартового пистолета.

Он крепко сжал руками ее голову, как будто боялся, что она сейчас убежит, и долго, сильно целовал ее в губы, в шею, в глаза. Дотянувшись через Ольгу до стола, смахнул все, что там стояло, на пол – и оно зазвенело, покатилось, полилось… – приподнял и посадил ее на стол, пытался расстегнуть рубаху, но пальцы не слушались. Рванул, и пуговицы горохом посыпались на пол… Ольга тихо застонала, и он не смог выдержать – вошел, вонзился, погрузился в нее весь, без остатка, растворился в ней, горячей, вздрагивающей, запрокинувшей назад голову…

А потом смеялись, собирали с пола черепки разбитых кружек, жадно отрывали руками хлеб, макали в сметану, запивали молоком прямо из банки. Молоко текло по щекам, по шее, по животу… Сергей не давал Ольге одеться, затопил печку, чтоб она не замерзла, открыл заслонку, и оранжевые блики прыгали по ее гладкому, такому желанному и недоступному доселе телу. Молоко, которое текло по ее шее, животу и бедрам, было таким непривычно густым, таким сладким, что Сергей не мог оторваться…

Лиловая северная ночь прекратила дождь и тихо лежала туманом за запотевшим окном. А они лежали рядом на широкой деревянной кровати.

– А чего ты меня не спрашиваешь ни о чем, Сереж?

– А чего тебя спрашивать… Что было – потом расскажешь, если захочешь. А что будет, я и так теперь знаю. Я теперь тебя никуда не отпущу. Не отпущу, слышишь? И так, почитай уж, двадцать годов ждал. Не отпущу.

– Да я и сама не уйду, Сереж. Я не уеду от тебя, никуда не уеду.

– А дочку твою мы заберем, ей здесь хорошо будет. И школа есть в районе. Автобус по утрам заезжать будет, я схожу, договорюсь. В этом году так переживем, а весной я избу отделаю, машину куплю – одному-то мне и так добро было.

– Нет, Сереж, не повезем ее сюда, если только сама не захочет. Пусть в Москве живет, с отцом. Ей хорошо там, я чувствую. А избы у нас с тобой теперь целых две: хочешь – тут живи, хочешь – там. Забор только убрать надо.

– Забор-то я уберу. С утра и уберу. А ты мне пацана родишь… Чего притихла? Эй, парня-то мне родишь?…

Глаза Ольги были закрыты, но он почувствовал, как наполнилась она опять чем-то несусветно горячим, как запульсировала тоненькая жилка у самой ключицы, как выгнулась ее спина, напряглись ноги, и… услышал он этот тихий глубокий стон, от которого весь мир перестает существовать…

Саша работал художником в небольшой фирме при галерее современного искусства.

– Саш, тебя к телефону. Кажется, мама. Будешь разговаривать?

Вика, новая сотрудница, именующая себя полиграфистом-технологом, прижала телефонную трубку к смуглому упругому животику с голубой прозрачной бусиной в пупке, что призывно открывался между тугими джинсами и короткой майкой.

– Да, конечно. Спасибо, сейчас подойду. – Вика не шевельнулась, и Саше пришлось протиснуться между ней и столом, вдохнуть запах модной, но резковатой для лета туалетной воды и снять трубку прямо с горячего, слегка вспотевшего живота.

– Привет, мам! Ну как? Неужели прошла?! За полчаса? Ну, то-то! Знай наших! Молодец Машка, ничего не скажешь! А что вы так долго? Праздничный ужин? Конечно, надо отметить. У меня, правда, были некоторые планы, но я приду пораньше. Раз такое дело, обязательно приду.

Вика, чтобы не отходить далеко, решила полить цветы на подоконнике. «Никак не могу понять, что он за человек. На самом деле такой вежливый – спасибо, пожалуйста, слушаю вас, сейчас подойду – или просто прикидывается?» Сколько здесь работаю, ни разу не видела, чтоб из себя вышел. С мамой сюсюкает, как пай-мальчик. Кажется, ему уже под тридцать, а все еще не женат. Хотя выглядит гораздо моложе. Не дай Бог, сегодняшний вечер из-за мамы опять пропадет. Эту ситуацию надо ломать. Шурик – всё-таки очень интересный вариант. Ну, талантливый – это понятно. Вся фирма только на его работах держится. Интеллигентный, умный, что ни спросишь, все знает. Внешность что надо, женщины на улице за него то и дело взгляд цепляют. А ему все равно – не замечает ничего. Значит, не бабник. Коренной москвич, говорят, живет где-то на Садовой в большой квартире вдвоем с матерью. При деньгах всегда… Всё так хорошо, что непременно должны быть какие-то скрытые дефекты. Но с ними мы потом разберемся. А пока все развивается очень даже… Два раза были в кафе, один раз в кино, целовались в машине и у подъезда, как школьники. Давно так ни с кем не целовалась – понравилось. Зайти не захотел, сказал, дома ждут. Надо как-то ускориться. Он вроде прикипел уже ко мне, сопротивляться не будет. Жить в старом доме на Садовой – это же просто мечта! А для мамы его потом можно квартирку однокомнатную снять ну или что-нибудь еще придумать.

– Отпуск – это ты правильно говоришь. Действительно, взять, и махнуть с ней в Крым на месяц. Конечно, нужно. Не уговаривай меня, я и сам об этом думал. Я сегодня с шефом поговорю. В июле мертвый сезон, заказов не будет, должен отпустить. Да-да, прямо сегодня и поговорю. Ну все, ждите. Купить что-нибудь по дороге? Ладно. Машке привет.

– Шурик, а ты помнишь, что у нас с тобой на сегодня запланирован романтический вечер? – Вика прислонилась спиной к стене, выгнула спину и взмахнула длинными ресницами, напустив на глаза влажно-туманную поволоку.

Саша почесал голову карандашом. Конечно, Вика была чертовски соблазнительной девушкой. Откуда они только берутся, такие красивые девушки с переливающейся кожей, с длинными тонкими пальцами и душистыми пепельными волосами…

– Вик, ты прости меня. У меня дома важное событие произошло. Я не могу не прийти. Давай мы с тобой романтику перенесем на завтра, например?

– Ну-у-у… Мы так не договаривались. Я сегодня все дела отменила, хотя планы были грандиозные. А почему ты не хочешь взять меня с собой, показать, где ты живешь, с мамой познакомить? Я же ей понравлюсь. И к тому же я обожаю семейные праздники. Тебе ведь не понять, как тяжело жить одной в этом чужом городе, как я скучаю по нормальной домашней еде, как…

– Все-все-все! Только не надо надувать эти красивые губки! Значит, сегодня ко мне в гости. По крайней мере, вкусную домашнюю еду я тебе гарантирую.

А дома Руфина Семеновна торжественно посвящала Мареку в кулинары. К еде Марека всегда относилась равнодушно. Но само действо, незнакомые названия блюд, бабушкины ловкие движения, жар кухонной плиты, потрескивание сковородок, рождение новых запахов, – все это было сродни шаманскому обряду. Марека вдруг вспомнила, как в сенях у деда Ильи под потолком висели пучки душистых трав, а в берестяных лукошках, что выстроились рядком на высокой полке, Марека нашла сушеные птичьи лапки, скрюченые коготки, перья, комки белого, красного и зеленого мха и много еще непонятного сыпучего и пахучего мусора. А дед говорил: «Врачевала прабабка твоя Полина. С кого сглаз али порчу снимет, от кого коровий мор отведет, а кого и вовсе из могилы подымет. Уважали ее. Побаивались, однако. За глаза не иначе как ведьмой величали. А я так думаю, что она Богом отмечена была. Он и забрал ее. А куда ей еще? Ей только к нему дорога. Э-хе-хе, скоро уж и мой черед придет. Зачастила что-то ко мне моя Полюшка, видать заберет скоро. Ты, девка, глазами-то моргай, а то глядишь, как птица, аж не по себе делается. Да ты не бось, я помирать-то тихо буду. И не завтра, чай. Я вот тебя мамке осенью сдам, а там и поглядим. Зима-то сей год суровая будет… А травы-то пущай висят, не трогаю я их. Не я собирал, не мне и убирать это добро. Пойдем-ка мы с тобой лучше печку затопим. К ночи-то протопить надо, холодает уже. Бери-ка вон поленце, и пойдем в избу, а то застынешь тут».