Владимир Тормышов - Ступени на песке

Когда мы закончили работу, я вместе со своим дядей пошел к командованию училища на собеседование. Я не помню, как проходило собеседование, и о чем мы там говорили. Все было как в густом белом тумане. Было светло, какой-то яркий свет, казалось, окутывал меня со всех сторон, и было совершенно ничего не видно.

Это было какое-то странное ощущения счастья, которого не осознаешь.

Когда я вышел из кабинета, где происходило собеседование, я как-то вдруг осознал, что мне сказали. Мне нужно было ЕЩЕ РАЗ ПРОЙТИ МЕДКОМИССИЮ. Таков был порядок.

ХОТЯ Я ПОМНИЛ эти чертовы буквы в третьем ряду таблицы для проверки зрения снизу очень хорошо: – НКИБМШЫБ. Но зрение-то мое было не идеальным, и я это сам осознавал лучше любого окулиста. Поэтому медкомиссия была, мягко говоря, крайне некстати, что меня сильно напрягло.

Но делать было нечего, и я пошел проходить медкомиссию. Всех врачей я прошел достаточно быстро, все дружно написали: «Годен».

И вот настала очередь окулиста.

Я вошел в кабинет, стараясь держаться как можно более независимо и спокойно. И весь внутренне похолодел, когда врач – седой пожилой мужчина лет пятидесяти низкого роста и круглый, как колобок, начал проверку моего зрения с самого верха и двигался, вниз опускаясь только на одну строчку вниз. Боже, как я его тогда ненавидел!

Всю таблицу для проверки зрения наизусть я не знал, и это было моей большой ошибкой.

Конечно же, он написал, какое зрение было у меня на самом деле. По сравнению с весной мои упражнения все же дали кое-какие результаты: один глаз был 0.8., а другой 0.9., но, тем не менее, этого было недостаточно, чтобы я мог поступить учиться на штурмана. Мечты мои рухнули, как прогнившее дерево после бури.

Сказать, что я был опечален, значит, ничего не сказать. Я был разбит, уничтожен, раздавлен в лепешку несправедливостью жизни. Жизнь как-то вдруг потускнела и наполнилась темными красками.

Отчаяние захлестнуло меня. И то странное ощущение счастья, что было у меня с момента приезда в Астрахань, сменилось тупым и черным безразличием и горечью разочарования.

Когда я пришел в приемную комиссию училища, я был уверен, что мне отдадут мои документы и придется мне ехать домой. Но мне предложили сдать вступительные экзамены для поступления в училище на судомеханика. Это было, конечно же, не то, о чем я мечтал, но возвращаться в школу к самоуверенному директору мне не хотелось категорически. Поэтому я согласился, хотя никаких учебников у меня с собой не было.

Более того, я совершенно не был готов к экзаменам.

Среди абитуриентов мне удалось познакомиться с одним чеченцем, который поступал также на судомеханика. Мой дядя и его отец быстро нашли общий язык и множество точек соприкосновения, и мы стали вместе с ним готовиться к экзаменам по его учебникам.

Багаж знаний этого высокого красивого шестнадцатилетнего парня был намного скромнее, чем мой, поэтому я время от времени консультировал его по некоторым вопросам. Так проходило время. Через какое-то время к нам присоединился еще один парень из Краснодарского края. Он был бывший борец среднего роста и достаточно коренастый для своих пятнадцати лет. Со временем я стал объяснять им обоим школьный материал, и мы повсюду стали ходить втроем, а если мы были в городе, то к нам присоединялись их отцы и мой дядя.

Шел август месяц. Было тепло, и хотя впереди маячили вступительные экзамены, настроение было приподнятым. Каждый день вечером мы садились на берегу Волги, смотрели на реку и на отражающиеся в ней звезды, которые манили и притягивали к себе. Мы сидели на берегу Волги и грезили о море. Душа наполнялась невыразимым блаженством и счастьем. Все мы ТОГДА были неисправимыми романтиками, которых жизнь еще не успела обломать. Как бы там ни было, но все экзамены я единственный из всего потока абитуриентов сдал на пятерки. Так я поступил в Каспийское мореходное училище учиться на судомеханика. И в начале августа я уехал домой.

В училище я приехал к 1 сентября. Спать всех поступивших в мореходку положили в столовой. Поставили койки, дали матрасы, подушки, белье, провели вечернюю проверку, и мы легли спать.

Отбой был в десять часов вечера. Я лег спать и сразу же уснул. Было такое ощущение, что мечты начинали сбываться. Какое-то чувство новизны, смешанной с романтикой не покидало всех.

Часов в одиннадцать кто-то громко закричал:

– Рота-а-а-а! Строиться! Быстро! Подъем!

Все только успели нормально уснуть. Вставать не хотелось, но делать было нечего, – в чужую мореходку со своим уставом не ходят.

Когда мы встали, оделись, и построились, как сумели, мы увидели в стельку пьяного парня лет двадцати двух. На нем кроме плавок и тельняшки ничего не было.

– Рота! Смирно! – Проорал он.

– Да пошел ты… – сказал кто-то из стоявших в строю.

– Что? Кто тут свою вонючую пасть раззявил? А? А ну быстро шаг вперед? – не унимался парень в тельняшке.

– Что все молчите, суки? Очко играет? Тогда не вякайте! – продолжал разоряться он. – Равняйсь! Смирно! Подонки… Да если вы хотели знать я уже десять лет как на флоте. Я старый мореман. У меня вся задница ракушками обросла. Я уже на Каспий ходил рыбу ловить, когда вы еще под стол ходили. Так, мне тут некогда вас учить жизни. Вопрос по существу – тушенка, сгущенка есть у кого?

Конечно, у кого-то что-то было, но отдавать этому пропитому малому то, что родная мама дала тебе в виде гостинца на черный день, не хотелось никому.

Это было начало восьмидесятых. Тогда ни сгущенки, ни тушенки в магазинах вообще не наблюдалось. Дефицит. Было такое впечатление, что многих продуктов не было и в помине. Кроме соленых зеленых помидоров, желтых огурцов в банках и хлеба. Нет, иногда попадались молочные продукты, но это если очень повезет.

Поэтому, конечно, ребята сочли за лучшее промолчать. Тише едешь – дальше будешь. Молчание – золото.

– Что молчите, суки, как воды в рот набрали? Что западло угостить голодного старшину второй статьи Военно-морского флота СССР?

– Молчите, значит. Ну ладно – молчите, молчите. Тогда так – быстро все разбежались и построились через сорок секунд со своими вещами.

– Быстро! – опять заорал «мореман».

– Сейчас шмон будет делать, – сказал кто-то со мной рядом.

Когда я брал свои вещи, я услышал, как кто-то шепотом сказал:

– Ребята, нас же больше ста человек. Давайте ему морду набьем! Что он выёбывается?

В столовую в это время вошел еще один парень в тельняшке и в джинсах. Видимо, и тот и другой в свое время учились в мореходке и только недавно ее закончили. Поэтому чувствовали себя богами, или почти богами. Так нам казалось. И, наверно, искренне считали, что вправе распоряжаться нами как хотят.