Регина Лукашина - В Рим и обратно

– Ты как контрастный душ – то ангел, то каратель… Тебя послушаешь – можно разрушить жизнь под корень.

– То, что ты называешь жизнью – тот самый гипсовый слепок, каким в Помпеях пустоту залили. Внутри склепа – только призрак. Тех, о ком ты думаешь, нет ни здесь, ни там. А всё, что нажито непосильным трудом… В мёртвом городе на улице сидит мёртвый человек и держит мёртвой хваткой горшок с деньгами, что никому не принесут счастья. И даже в витрине музея они – всего лишь безобразные черепки. Ты же видел всё это сейчас там!.. Ты создал себе иллюзию миропорядка и вцепился в неё. Очнись же, услышь то, о чём тебя предупредили Помпеи! Спасай свою жизнь. Себя, а не горшок. Там, на твоём горизонте, уже дымится Везувий. Пора принимать решение.

Две упитанные тётушки, стараясь не отстать от гида, на ходу в ладони пересчитывали бумажки и монеты, набирая их на новый билет – в затянутый парусиной павильон с мультимедийной выставкой экспонатов «секретного кабинета» Национального археологического музея в Неаполе. Экспозиция с выездом на место, где артефакты были обнаружены во время раскопок, была, очевидно, организована для дополнительного сбора денег. А новейшая мода на 3D и голограммы позволила не вывозить самые ценные предметы: крупно и выпукло их изображения крутились на специальных экранах. Фавны явно с натугой держали обеими руками напряжённые члены больше собственного роста, нимфы изгибались дугой, подставляя алчущим свои сокровища – путь первобытного вожделения. Когда-то давно неаполитанский монарх, придя с семейством посмотреть на извлечённые из-под спуда древности, пришёл в такой ужас, что повелел их запереть в специальное помещение. Как же можно! Такой вызов общественной нравственности, ушат помоев и подрыв устоев, обвал благопристойности и дурной пример юности, если не сказать хуже – бунт, оргия, мятеж и срам!.. После королевской истерики пускали туда «приобщиться к запретному знанию» лишь особ мужского пола после длительных согласований. Лишь с началом нового тысячелетия музей открыл двери для всех желающих, но, разумеется, со строгим соблюдением возрастного ценза. Теперь – новый поворот. Нега декора античного заведения плотских утех приехала практически на прежнее место прописки. Только в виде огромных объёмных, раздутых до гигантизма изображений. Вот посмотришь на такое орудие производства детей, красно-багровое, налитое бешеной энергией, да ещё размером с водосточную трубу, культурный шок обеспечен… А если ещё ночью приснится?

К кассе «выездного секретного кабинета» с материальной историей для взрослых глаз стояла небольшая очередь. Как же, быть в Помпеях и не посетить? Стыд и позор на всю деревню, в трудовом коллективе засмеют. И не важно, что пластмассовыми копиями античных бронзовых пенисов из музейной экспозиции уставлены все сувенирные прилавки от Неаполя до Пизы. И плевать, что гобеленовую сумку с машинной вышивкой сценки, что срисована со стены древнеримского борделя-лупанария, можно приобрести у мигранта из Сомали на добрую память прямо на соседней железнодорожной платформе. Туризм есть спорт. Поэтому в задачу двух дам сегодня и сейчас входит сделать фото на фоне чего-нибудь такого прямо в музее. Чего бы это ни стоило. Азарт – сильный наркотик. А Везувий пусть для умников дымит.

Шерп вопросительно посмотрела на притихшего клиента.

– Поехали домой, – произнёс он. – В смысле, в Рим.

Подъехала опрятная итальянская электричка. Усевшись снова рядом со своей спутницей, он покопался в кармане и извлёк конфету. Протянул ей.

– Надо же, – неожиданно радостно и светло улыбнулась она, – Мишка косолапый. Откуда ты это выудил, наколдовал, что ли?

– Нет, – он пожал плечами, – случайно. Задабриваю тебя. Ты строгая по долгу службы такая или это тоже… Как это? Защитная реакция.

– Отхлестала, да? Ну, прости, не рассчитала немного. Просто, когда у человека находится тысяча бытовых причин, чтобы мужественно и стойко с закрытыми глазами топать в пропасть, приходится хватать его за шиворот, – она развернула фантик, облизнулась, посмотрела на него с озорной искоркой и отправила шоколадную конфету в рот, прожевала. – Строгость, говоришь? Знаешь, я ведь тоже живой человек. Когда становится трудно… В медицине есть такой приём терапевтический для снятия боли – блокада называется. В хоккейном матче травмы так замораживают на время. Больное место как бы ничего не чувствует. Я себе делаю такую моральную блокаду. И каменею. Внешне становлюсь строже, да, наверное. Но могу продолжать работу.

– Так для тебя это только работа или что-то ещё? Призвание…

– Призвание? – она подняла брови, – не знаю. Может быть. Или способ выжить. На моей работе прежней мне за месяц платили меньше того, что я получаю за командировку на неделю без усложнённого сценария.

– У меня – усложнённый по определению? Не отвечай. Ведь ты обо мне читала досье, надо думать… Я догадался, что ты сейчас неправду сказала. Прости, это часть моей профессии. Режиссёр. Верю – не верю… Начала одно, после чуток вбок свернула. Выжить… Не в смысле денег, правильно?

– Правильно, что тут вилять? – неожиданно непринуждённо сказала шерп. – Помнишь… Эй, кто-нибудь. Приди, нарушь. Чужих людей соединённость и разобщённость близких душ [14] Евгений Евтушенко, «Со мною вот что происходит». . Это к нашему разговору. Редко, но бывает… Когда мне выпадает общаться с людьми одной породы со мной, это везение. Поскольку получается не вправление мозгов только им, а улица с двусторонним движением. Помочь им – значит помочь и себе в чём-то разобраться. Идёт постоянный обмен – как между рекой и морем. От вас я набираюсь опыта и нащупываю ответы на вопросы, которые задаю сама себе.

– Хотел спросить тебя ещё об одиночестве… Можно?

– Нет, дорогой мой пациент, – она покачала головой, почти ласково коснулась его руки, – всё хорошо в меру. Пилюли надо усваивать строго по расписанию. Ты видел этих девушек, с горстью евро у кабинета эротики? Вот кому не страшно эмоциональное выгорание. А у нас с тобой антракт.

В скоростном поезде, летящем на север от Везувия в вечный город, она уютно угнездилась в кресле у окна и довольно быстро задремала с открытым ртом, забавно посапывая. Зеленоватые крыши соборов, бежевый песчаник стен, уютные сенные сараи и пасущиеся у телег лошади. Современный трактор, фырча, тащит за собой прицеп со впечатляющим урожаем тыквы. Целый час кряду, глядя на эту пастораль, он думал, что за полдня, кажется, прожил и получил пищи для размышлений больше, чем за целый прошлый год работы над фильмом, который выломал его из привычной жизни. То есть существования в привычных правилах и ограничениях, что удивительная женщина Маша назвала гипсовым слепком. И ему на память тоже пришли стихи. Строки, которые он в полудрёме слышал, погружаясь в дрёму под мягкое покачивание вагона. Строки, произнесённые тихим голосом автора этих строк. Однажды услышанные. Они в его грёзе повторялись вновь и вновь, переплетаясь и танцуя в обнимку с другой мыслью, что уже не давала ему покоя… Всё-таки где-то он её видел. Её, Машу… Кажется, её звали иначе, звонче и краше. Слышал, видел!.. Видел. Это движение руки, когда она перехватывает алым бархатом простенькой резинки белокурый хвостик волос, эту улыбку. Разве что, во сне он слышал, как хрустальный колокольчик её смеха замолкает, а стальная воля взрослой женщины выкатывает вперёд гаубицу спокойного и беспощадного тона… «Ты так похожа на Ларису Удовиченко!». Когда, кому он это говорил? Это было лишь однажды в его жизни. Но память вероломно насмехалась, задёргивая плотную кулису. Не время тебе туда. Не время.