Дарья Гущина-Валикова - Не путать с Доминиканской Республикой. Повести и рассказы

– Это очень мило с твоей стороны, что кажется, – сказала она. – Только на что он мне?

– На что? Так и собираешься, значит, всю жизнь в своём архиве просидеть? За сто тридцать?! А дипломы эти, между прочим, будут котироваться. Они даже хотят устроить международную комиссию – сдаёшь ей экзамены и едешь работать, где нравится.

– Хоть в Новую Зеландию?

– Хоть в Новую Зеландию. Если возьмут. А ты что, туда хочешь?

– Да нет, – сказала Вера, – я хочу на Доминику.

Королевич Елисей был юношей грамотным.

– Постой, – сказал он, – но это же – Трухильо, унитазы из чистого золота?

– Не путай, – сказала Вера, – с Доминиканской Республикой. Южнее бери.

– Да? И чего там такое? Чем же славится тот край?

– Ну, например, лаймами, – ответила Вера. – Это такой вид цитрусовых. Из них давят сок…

– Знаю, – сказал грамотный юноша, – капиталисты с алкоголем

употребляют. Но всё равно, сдаётся мне – это не Рио-де-Жанейро!

– Это не Рио-де-Жанейро, – согласилась Вера. – Ездят какие-то негры на мотороллерах, подумаешь. Ну ладно, ты меня извини, у меня тут это… чайник выкипает.

Она положила трубку и включила телевизор. Голубенький мальчик заметался по экрану, выкрикивая в микрофон какие-то ничтожные слова столь горестно и пронзительно, что Вера его даже инстинктивно пожалела. И то сказать: жалеть постоянно только себя – занятие невыносимое. Вон ведь сколько кругом несчастных – и всяк по-своему. Она убавила звук и побрела на кухню – может, и впрямь закипел?

1 9 9 0 г.

– С уважением, А. Сергеев, – произносит мой работодатель Адриан

Сергеевич Сергеев и удовлетворённо отваливается на спинку кресла.

Свою квартиру-кабинет он называет мастерской; впрочем, это помещение на чердаке старого многоэтажного дома близ Садового кольца раньше действительно было мастерской художника. После него тут остался придвинутый к окнам длинный широкий верстак, который Сергеев использует вместо письменного стола.

Я сижу за этим же верстаком, через стопу папок от него. Машинка югославская, очень удобная, почти бесшумная. Работать на ней вообще-то одно удовольствие; дома у меня древняя «Олимпия» без буквы ё и твёрдого знака, и стук её слышат соседи за стенкой.

– Так, последнее, что ли? – осведомляется он. – О чём?

Тянется за очками (одевает только при чтении) и пробегает двойной тетрадный листок, неровно исписанный стариковским почерком. Сверху, с простенка между окон, на присутствующих взирает его кумир Папа Хэм. Другой кумир – Маяковский – смотрит тяжёлым взглядом из-под оргстекла на верстаке, до подбородка придавленный Большим энциклопедическим словарём.

– А, ну да, это ведь наш, смоленский, – говорит Сергеев, выразительно взглянув на меня – мол, тебе должно быть приятно, корни, всё же… И без раздумий начинает диктовать:

«Уважаемый товарищ Николаев! Рад услышать, что моя проза вызывает у Вас, как Вы пишете, постоянный интерес и повышенное внимание. Приятно также, что некоторые мои размышления о проблемах мировой экологии оказались созвучны Вашим. Не могу только согласиться с тем, как Вы трактуете то место в романе, где мой герой, находясь на ферме в Род-Айленде и вспоминая родную, так же, как вам и мне, Смоленщину, делает некоторые сравнения не в пользу последней. Вы упрекаете меня в отсутствии настоящего патриотизма. Между тем, не мне надо напоминать о заслугах нашего края, о его уникальном наследии и бесценном вкладе в историю государства Российского. И, разумеется, я не подвергаю сомнению (наоборот, всегда пытаюсь осмыслить!) наличие трагических противоречий в жизни американского общества. Но речь идёт как раз о тех сторонах его жизни, где много не только можно, но и необходимо брать на вооружение всем нам, и жителям нашей малой Родины тоже. Ведь сколько ещё на ней, – и Вы не можете не признать этого! – явлений, которые составляют отнюдь не гордость нашу… Не вижу также причины, отчего бы моему герою, занятому проблемами взаимопонимания и взаимопомощи разных народов, их свободного развития и истинного прогресса, не восхищаться и не радоваться достижениям трудолюбивого американского народа, в частности…»

Да уж, это он умеет – отвечать на заведомый вздор терпеливо, обстоятельно, без траты драгоценных эмоций… Солидно и убедительно. Не отнять. Ребята часто мне говорят: «Твой, конечно, никакой не писатель, но вчера в „Литературке“ (вариант – „Тогда на пленуме“) это он хорошо сказал…».

– С наилучшими пожеланиями, А. Сергеев, – заключает «мой», додиктовав до конца. – Число не забудь.

Он довольно страшон на вид: обрюзгший мужик под пятьдесят, на голове залысины, физиономия заросла дремучим волосом. Ему самому, кажется, собственная внешность представляется свирепо мужественной, производящей на дам внушительное впечатление. И как ни странно, насчёт многих из них тут он не ошибается.

Он облачён в домашнюю пижаму из синего вельвета. Поверх – безрукавка на меху: вторая половина апреля, в Москве уже сухо, но холодно, и в домах тоже.

– Эта принцесса забыла взять остальные на Суворовском, – произносит он мрачно, роясь в своих папках. – Ты сходи-ка туда, забери их, когда уеду. И сама там разберись – ответь, на какие можно.

Принцесса – это его единственная дочь Катька. Она сейчас в Софии, в командировке (бывают, видать, и такие у корреспондентов московской молодёжной газеты), а на Суворовском бульваре живёт Катькина мать, его бывшая жена. Бывшая – де-факто, они уже лет пятнадцать вместе не живут, но официально почему-то так и не разведены, и он по прежнему прописан у неё. Туда-то и идут письма читателей, что находят его адрес в «Справочнике Союза писателей СССР». (Те же, кому сей справочник неведом, пишут на адреса Союза и Московской писательской организации, издательств и редколлегий толстых журналов, и периодически забирать их оттуда также входит в мои обязанности.)

– Хорошо. – Я начинаю собирать свежеотпечатанные ответы, на каждом из которых он ставит свою размашистую.

К письмам он относится чрезвычайно серьёзно, отвечает на все без исключения, какую бы чушь ему не писали. Только на некоторые доверяется отвечать мне: если, скажем, некто просит сообщить, где и когда выходили все нетленные произведения властителя его дум (нет бы самому дойти до библиотеки!), или кто-нибудь страстно вопрошает – скоро ли, наконец, будет напечатана очередная часть задуманной трилогии?..

– Я больше не нужна?

– Будь добра, свари-ка кофе, если не торопишься, – отрывисто говорит он, листая рукопись.