Андрей Бешлык - Звёзды в сточной канаве

Выждав паузу между песнями, уже было пора играть первые аккорды. Но вдруг вокалистка углядела что-то понятное лишь ей одной и поманила пальцем остальных музыкантов. Те, уже привыкнув к тому, что эта творческая натура часто по ходу концерта меняет репертуар, даже не удивились. Она что-то прошептала в отключенный микрофон, затем снова включила его и выкрикнула ещё раз, но уже едва сдерживая слёзы:

– Чумаков, начинай!

Под мелодичные переборы гитар, в этот текст она вложила всю свою боль и ненависть одновременно. Песня брошенной женщины, внезапно обнаружившей, что она является для своего ухажёра не любовью всей своей жизни, а всего лишь сиюминутным, ничего не значащим увлечением:

It's a heartache

Nothing but a heartache

Love him till your arms break

Then he lets you down 6 6 Это сердечные муки Ничто иное, как сердечные муки Любишь его с надрывом до острой боли А потом он тебя предает Из песни Бонни Тайлер “It’s a heartache”, дословный перевод «Это сердечная боль».

С каждой строчкой певица повышала голос, и дойдя до припева, уже надрывно кричала, как будто от физической боли:

It ain't right with love to share

When you find he doesn't care for you

It ain't wise to need someone

As much as I depended on you 7 7 Ну, разве так и должно быть, отдав любовь, Узнать, что ему плевать на тебя Ну, разве это удел умных, нуждаться в ком-то Настолько сильно, насколько я зависела от тебя Продолжение той же песни.

Едва закончив последнее слово, она выбежала со сцены в зал, одной рукой потрясая радиомикрофоном, а другой снимая с плеча электрогитару.

Такого не ожидал никто.

Хозяин бара вышел из-за стойки:

– Оль, я не понял!

– Сейчас поймёшь, – гаркнула она ему в ответ, так посмотрев, что одним взглядом могла бы воспламенить бутылки с крепкими напитками.

Оказавшись у столика, где беседовали мажор с моделью, она стала орать, забыв, что микрофон ещё включен:

– Ну? И как это понимать? При живой жене ходишь на б***ки? Эй ты, шлюха, отвали от моего мужика! – и Ольга ударила любовницу своего мужа микрофоном по голове, отчего в динамиках поднялась невообразимая какофония, заглушившая её следующий возглас:

– А тебе, кобель, я своими зубами член откушу, чтобы нечем было изменять!

Воспользовавшись замешательством всех людей от неожиданности, она ударила и мужа, разбив вдребезги гитару об его череп.

Через две секунды, наконец-то, опомнились сидевшие за другим столиком охранники бизнесмена и связали руки вышедшей из себя жене подручными средствами.

– Закрыть психопатку… наркоманку… в самую грязную и вонючую палату диспансера… и чтоб не открывалась никогда, – медленно отходя от шока скомандовал муж охранникам, махая правой рукой в сторону выхода из бара, а левую прижимая к кровоточащей ране на голове.

Идти от бара на Ленинском проспекте до диспансера на улице Барнаульской совсем недалеко – перешёл дорогу и там. Охранники даже не стали брать машину – понесли свою узницу как есть. Сзади понуро брёл ушибленный супруг.

Немногочисленные прохожие на проспекте в двенадцатом часу ночи рабочего дня и внимания на это зрелище не обратили. В том, что дюжие мужики выносят из кабака брыкающуюся закосевшую девицу, они не увидели ничего выдающегося.

* * *

Железная дверь, закрывающая вход во второе отделение наркодиспансера, отворилась в неурочный поздний час, и два здоровых мужика втащили в неё совсем молодую девчонку. Явно невменяемую. И буйную. Следом вошёл ещё один мужчина. Который сразу проследовал к дежурному врачу, о чём-то пытаясь с ним договориться.

Девицу, пока суд да дело, втолкнули в умывальник, где как обычно тусовались курильщики. Она уже почти что выбилась из сил буянить и пыталась перевести дыхание. Завидев нового пациента, сразу же налетела толпа тех, кто в больнице уже давно, и у них закончились сигареты. Девушка оказалась курящей и раздала всем страждущим по сигарете, после чего сама закурила. А закончив перекур, уставилась в зарешёченное окно, выходящее во двор соседнего жилого дома.

По дорожке мимо этого двора прошла какая-то молодая женщина, которую вновь прибывшая пациентка с пьяных глаз и в темноте приняла за свою подругу.

Минуту назад казавшаяся совсем обессилевшей, девушка вскочила на решётку окна с ногами, руками стала трясти решётку, пытаясь вырвать, и заревела во всю глотку:

– Кристина-а-а-а! Как отсюда вылезти-и-и?!

Пациенты ржали в голос:

– Уже никак.

Тут мужчина в костюме вышел от врача со свежей повязкой на голове и переспросил:

– Значит, мы договорились?

– Так точно, – ответил врач и пожал ему руку.

Пациентку передали медперсоналу, а господа в костюмах шагнули в железную дверь.

Неугомонная девка всё ещё пыталась вырываться из рук санитаров:

– Денис козё-ё-ёл! А ты, Ленка, су-у-у-ука!!

– Она не Лена, она Наташа, – устало вздохнул Денис, обернувшись на пороге, и закрыл дверь с той стороны.

Буйную пациентку освободили от верхней одежды и впихнули в женскую палату. Обитательницы этой палаты глухо роптали, что вчера была бабуля с белкой, теперь молодуха будет реветь как белуга всю ночь. Но слушать рёв не пришлось. Санитары привязали пациентку к кровати и всадили ей лошадиную дозу снотворного. Пусть дрыхнет до утра, не мешая дрыхнуть им. А потом уже будем капельницы ставить.

Зрелище кончилось, толпа рассеялась.

* * *

Следующий день в больнице начался как обычно. Я уже понял, что теперь здесь надолго, и занялся тем же, чем за несколько лет до этого, когда, также помимо своего желания, попал в казарму. То есть, пытался добывать по мере возможности чай, кофе, сигареты и тому подобное.

И во время перекура в умывальнике после обхода врачей гонял в мозгу самооправдание, что это я не опустился, а вспомнил армейскую юность, закурив такие особенные сигареты. Хотя, дым был всё равно противный, потому что курил сигареты без фильтра.

Их уже тогда редко можно было найти в продаже в городе. Но в глубинке области они ещё встречались. И мне удавалось стрельнуть их у деда, которого привезли из села неподалёку от литовской границы.

Похоже, никто не знал имя и отчество этого старика, кроме врачей что его оформляли. Все пациенты его звали просто Дед. Может быть, он и сам их не помнил – я не спрашивал.

Ходили слухи, что он здесь очень давно. Если всех выписывают после двух недель пребывания, то его родные дети сдали по случаю белой горячки после 23 февраля, и он до сих пор лежит в этой палате как неприкаянный.

Никак память восстановить не может.

Каждое утро начинает с одних и тех же вопросов, так что даже никому уже не смешно:

– Где это я? В тюрьме? А какое сейчас время года? Зима?

Но алкоголики – народ циничный. И вместо сочувствия к старому больному человеку, соседи по палате используют в своих интересах то, что он не помнит, сколько у него осталось сигарет и кому он их давал только что. Его дети экономят – покупают отцу сигареты без фильтра. Но и это лучше, чем ничего.