Илья Луданов - Форма зла

Природа радовалась сытному лету, золотистым, жирным полям, густым, волнистым лугам. Расходилось солнце. Небрежно порванные облака темнели серединами, грозя зарядами небесной воды.

Проехав несколько остановок, пройдя мимо покореженных заводских заборов и осевшего в серость колхоза, утопшего в бурьяне, они собрали ружья у мелководной речушки. Берегами ее раскинулись свежеубранные, а где-то еще колосящиеся поля. Вдалеке гудели комбайны. Август надувал запахи позднего лета – сады дышали яблочной зрелостью, запруды престарелой тиной, в полях стоял дух пыльной соломы и теплого зерна.

Алексей забыл уже как вольно и спокойно в окрестных полях. Грело высокое небо, по берегам трещали редкие коростели. За перелеском, в трепещущей осиновым листом деревне, перекликались петухи. В минуты тишины хотелось остаться здесь. Сесть на пригорок, слушать деревню.

Они спускались по речке в надежде на случайные выводки уток под пышными ивовыми кустами, на стайки перепелок, забившихся в убранные копны, на шумных куропаток в островках крапивы и сплетенного красноголовника. Долго шли впустую. Лишь раз из-под ног у Алексея вспорхнул перепел, по кругу обошел охотника, и когда Алексей с разворота вскинул ружье, ушёл за край выстрела. Еще шагов через двести, заметив издали людей и громко шлепая по воде, поднялся выводок добротных, разжиревших на зерне, крякв. Поднялись далеко, стрелять было нельзя.

Алексей досадливо поглядел им вслед, буркнул что-то растерянное.

– Ничего, ничего, – улыбнулся Иван Николаевич. – Пущай летят. Будет еще всё. Повезло нам – погода какая! Хорошо.

– А у нас все по-прежнему, – Иван Николаевич не знал с чего начать. – А вы там как?

Алексею не хотелось говорить. Из ложбины русла они вышли к озеру, куда впадала речушка. Во все стороны раскинулась долина, утопающая буйных травах и поздних цветах. Было тихо, птицы давно отпели и наступало время когда звуков в природе становилось все меньше.

Темная и холодная, словно чужая и отталкивающая вода озера, далекое, с взбитыми облаками прозрачное небо. Всё ждало осени, первой изморози, промозглых дней, когда природа потеряет свежесть и станет медленно засыпать. А иноземный ветер будет убаюкивать ее.

У другого берега Иван Николаевич приглядел в бинокль крепко сбитый выводок уток. Решили обходить озеро. Но еще задолго до дистанции выстрела остроглазая стая поднялась и ушла за деревья. Ничего не говоря, они смотрели птицам вслед. Иссушенные солнцем, жесткие травы стояли по плечо, пробираться было нелегко, стало жарко. Здесь, в гуще лугов, под лучами последнего теплого солнца Алексей стал рассказывать отцу как всё было. Пробирались зарослями, и запыхавшись, отдельными рваными фразами, горячась и радуясь, что трудно выговаривать слова, Алексей рассказывал отцу как им с Ольгой было хорошо вместе, как думал, что всё наконец устроится; как верили и радовались, обдумывали устройство будущего, планировали работу, жилье, семью… Алексей говорил, как стал спокоен в осознанной части жизни и даже расслаблен – что мы так плохо умеем. Радость оглушила – пугающая, для них, молодых, легким трепетом внутри, но радость всё ж. Не то чтобы нежданная, заговаривали об этом давно, думали когда лучше, когда готовы будут. Решили – пробовать, и если случиться – играть свадьбу. И раньше чем ожидали, чем ему казалось должно быть – так и застыли перед ним испуганные глаза ее и две полоски на пробнике. В больнице утвердились – и обрадовались. Успокоились и готовиться начали. Думали родителям сказать, но решили подождать неделю, самим для себя утвердиться, осознать вроде. Ольга пугливая те дни ходила – как быть, что делать? Что родители скажут? Не поспешили ли они? Многого Алексею не говорила, у него свое восприятие, свои мысли. Видел он – неспокойна она, мечется, переменилась. Испуг тот ее первый, настоящий, не отошел сразу от него – не то что не хочет она, нет конечно, и Алексей рядом, всегда поддержать ее готов, но в своей уверенности – сомнение еще. Это же другой момент совсем и сила тут другого порядка нужна, и ответственность.

В ту неделю и случилось. Утром, задыхаясь в испуге Ольга схватила его за руку – постель в крови. Он не понял сначала, думал, такое случается в беременности. По ней увидел – плохо что-то. С Ольгой жутко было в те часы, никогда он такой ее не видел.

Слезы, утешения. Он говорил вначале – вместе справимся, ничего, решим. А себе думал – не исправить, не вернуть уже. И чем дальше шли дни, тем больше угнетался он. Такое важное, решительное для них – и не случилось. Стал чаще вспоминать начальный испуг ее, и после, думал, чего же они родителям не сказали, – тоже знак? Да и она ли – хотела? И не от ее ли испуга, нервов, всё случилось? Не обвинял он, права не имел – знал это. Да только стали отдаляться они, точно он сам отошел от нее. Ругал себя за это после, за свою нерешительность, видел что сил у него хватило, как глубины дыхания не хватило поддержать ее – но это после. А тогда расширялась трещина, разрасталась. Они не ругались, не спорили, только холодная, загруженное невысказанным молчание хуже дурной ругани.

День за днем, неделя за неделей, и она первая его прогнала; сказала, так честнее будет. Поговорили – давай разъедемся на время. И получилось – обоим лучше стало. Не только ему, он видел – и ей. Знал, нет у нее никого другого, не было и у него, а только раздельно стало лучше. С того времени Алексей несколько месяцев как жил один.

Природа радовала богатством, всего в ней было вдоволь. «Полная чаша» – так говорят, думал Алексей. Продышавшись, они свернули от озера обратно к городу. Всё в ней в достатке, крепко сшито мастером. Талантливо сотворено; никто не жалуется, не плачется, просто живет. За наше короткое лето птенцы встали на крыло, взросло и налилось зерно в полях, окрепла первогодная поросль. В природе сила, без слабости и сомнения. Не такими виделись люди. У всех кого Алексей знал как-то не так, ущербно, не сыто счастьем. Не складывалось в отдельных жизнях, в семьях, среди всех людей. Жаль смотреть на отдельного человека, на поломанные семьи, на весь неуютный город. Таким неуютным Алексей видел и себя.

Он резко отпрянул – из под ног, точно комья земли, брызнули в стороны пестрые куропатки. Стая скрылась в ближнем овраге, за кустами.

– Там овраг влево уходит, – азартно встрепенулся Иван Николаевич. – Они могли туда пойти.

Овраг спускался к ручью и шел обратно к озеру.

– Я туда спущусь, по ручью пойду, а ты с другой стороны балку проверь, – Иван Николаевич скинул с плеча ружье и скрылся за кустами ивняка.

Алексей стал огибать кусты и пошел по краю оврага. Вошел в высокую траву, обошел сплетенные заросли, за которыми скрылась стая и вышел на старую грунтовую дорогу между полем и оврагом. Скинул ружье с плеча, снял предохранитель. Руки сжали приклад. Впервые сначала охоты он услышал как бухает в груди – он ждал, что вот-вот прямо из под ног с громким хлопаньем – неожиданно, как бы ты ни готовился – бросятся в небо птицы и на выстрел будет секунда-две.