Илья Луданов - Форма зла

Ольга пронесла мысли об Алексее через месяцы и сразу, как узнала, решила – не сделает ребенка причиной насильного брака. Лучше мать-одиночка, говорила она себе, лучше одной воспитывать малыша, чем в подозрении и нелюбви, чтоб он рос среди мелких грязных склок, среди враждебного молчания. И повторяла – нельзя за счет ребенка склеивать семью.

Да, было несчастье, страх большой, и никто так долго и так терпимо не вынес это в себе как она с минуты, как увидела кровь на постели. Не передать что было в ней. Кто не как она хотел, пусть и растерянно, ребенка, как не она выносил в себе желание его? И почему так, в чем причина – не могла сказать. Сколько про себя не спрашивала – не было ей ответа. Врачи разводили руками – бывает. И может, все бы ничего, и обошлось, если б с Алексеем получилось. Зачем он так? – думала она. Отдалился, охладел. Она думала – винит ее, что не смогла выносить. Но так не знает же никто почему, уж никто как она так не хотел.. от того незнания была у нее надежда, что дело не в ней, не в нём. Что – необъяснимое несчастье, из тех, что случаются и не сказать кто виноват. Потому была надежда в ней. И вот Алексей.. Огрубляя, она считала – бросил ее. Знала, что сложнее всё, что не так просто, и сама она сгоряча наломала всякого – но сама с собой винила всё ж его. Потому, как настал момент, порвала сама, первая, и прогнала – чего уж – винила и простить вот так за раз не думала.

И вот снова появился шанс, она узнала о ребенке. Мысли ее стали отходить от Алексея. Она больше думала о будущем. Не рассказывала ему. Едва выдержала, когда они разъезжались. Чувствовала – нужно сказать, но – выдержала. Она так и называла это – «выдержать». И напрягала все силы. Когда смогла и они перестали встречаться, а после и разговаривать, Ольга даже почувствовала новые силы, закалку. И матери долго не говорила. Так себя и «держала», пока не стал округляться живот, а когда рассказала, со скандалом заявила – молчи и ты. Испугавшись за ребенка, за нервы Ольги, Ирина Владимировна обещала.

Только сегодня утром, через ощущение родов, Ольга поняла, что он правда появится на свет, станет отдельным человеком. И будет у него папа и мама. Как же так, говорила себе Ольга через порывы начальных схваток, когда ее окружали врачи и медсестры, как же так, – ведь он отец, у него свое право к этому новому человеку. Эта простая, прямая мысль огорошила ее и стало стыдно, как она раньше об этом не думала. До того ее тревожила забота об их союзе, своих чувствах к Алексею, их совместной жизни. Оказалось, среди этих раздумий не было мысли об отцовском праве, о чувствах Алеши. Он тоже чувствовал, переживал… может, даже что-то подозревал, догадывался. Как же его чувства? Ольга совсем не подумала об этом с его стороны, а смотрела лишь от себя. Это было так просто, даже примитивно, и оставалось дивиться себе – как она не видела такого ясного, простого момента.

Когда Алексей повернул в город, Иван Николаевич прошел островок бурьяна, лощину и вышел к большому дачному сектору. Хотелось побыть одному, побродить безлюдными окраинами садовых участков.

Отделенные от города железной дорогой и лесополосой, дачи выделялись заводчанам еще полвека назад. Начиналось всё с энтузиазмом. Рабочие были молоды и полны сил. Своя картошка, огурцы и зелень дополняли дефицитные столы и подсобляли грошовой зарплате. Прошло время, вернее сказать – время ушло, и теперь редко кто в окружении Ивана Николаевича сажал огороды. Домики покосились, частью сгорели, в других выбиты стекла. Дачи растаскивались на металлолом, кирпичи; в других летом жили бродяги. Изредка, кое-где показывались бывшие заводчане в потёрханных спортивных костюмах, пололи или копали картошку, резали зелень, ловили на скамеечках солнце. Здесь в изобилии водились куропатки, обирали груши и рябины дрозды, а зимой Иван Николаевич гонял по линиям ушастых зайцев.

Воздух по-осеннему чист. Сады уже потемнели. Заморозков в мае не случилось и теперь округлые кроны ломились Антоновкой. Собирать ее еще рано. Земля усыпана не гнилой еще, наливной Мельбой и запах свежести пропитан медовым духом. Тишину нарушают стайки дроздов на пурпурных рябинах. Где-то стрекочет сорока, мелькая в ветвях белыми погонами и оповещая об идущем человеке.

Только вот с утра, как не хорохорился он перед Алексеем, не задалось у Ивана Николаевича настроения. Выход на природу сгладил волнение. Но после ухода сына стало Ивану Николаевичу неуютно с самим собой и своими раздумьями. Радость от охоты перебивало смутное беспокойство и волнение – как предчувствие – наподобие того, что испытывала Мария Александровна в дороге.

Заглавной фигурой в его раздумьях служил Алексей. Иван Алексеевич вспоминал – в шебутной молодости, в суровом труде думалось: сейчас наработаем, основу скуем, забетонируем, и легче будет, а околеем – семья в достатке, и детям увереннее, крепче жить в их новой молодости, не то что ему. И всего того – не случилось. Капитал с их зарплаты не скопился, а после обокрали разом всех – хорошо это мы помним, господа, пока живы – не забудем. Легче не стало – ни им, ни детям – нет уверенности и нет покоя. Начались годы выживания. За каждый день дрожишь, знать не знаешь что будет. Беспокойство нарастает, нервность в людях, а следом – у одних слабость и бессилие, у других – злоба. До чего до жил – везением считал, что семью сохранил, о большем и не думал. Маша – опора, нежность его. Алексей. Когда он вырос, Иван Алексеевич стал жалеть, что ребенок один. И не мог ответить, почему так вышло. Сколько борьбы, усилий в пустую. Не заметили времени. Нет у Алексея братьев – сопутников, сестер – утешительниц. Глянуть по правде – и семьи нет. Это жаль было, в семье сила – видел Иван Алексеевич. У него самого – братьев трое и сестер пара. Разворотило всех, разметало по стране – то правда; но всё ж крепко, дружно в молодости жили, помнил он что бывает семья. Смотрел Иван Николаевич на всю жизнь свою, чем дольше жил, тем чаще смотрел со стороны и выходило – не удалась жизнь. В целом, в общем как-то не удалась. Кажется – хорошо, неплохо, все живы-здоровы, не голодают, чего желать еще. А не так всё как-то. Иначе ему виделось.

Ударом для них с матерью стал разрыв Алексея и Ольги. Иван Николаевич осторожничал, не вмешивался, боясь навредить, переживал тяжело и незаметно. Ольга им нравилась и со сватами они ладили. Оборвалось всё разом, вдруг и неясно. Порой казалось – и Алексей до конца не понимает. Исправить не получалось. И в этот приезд Иван Николаевич видел – Алексей сам не свой, переживает до сих пор.

Дело шло к обеду. Над головой прошелестела стайка пуганных дроздов, впереди озабоченно стрекотала сорока. На очередном повороте он услышал необычный шум и грохот с крайнего ряда дач, будто там что-то ломали. Иван Николаевич подошел ближе. Снова что-то грохнуло. Мальчишки, наверное, подумал он. Шпана с окраин любила шерудить по дачам в поисках цветмета и выпивки. Дамик откуда слышался грохот был из капитальных, кирпичный, на редкость ухоженный. Есть что стащить. Иван Николаевич думал разогнать шпану. Он бы не пошел, ну их, дураков. Да сколько ж можно растаскивать, грабить всё, рушить? Посредь бела дня!