Александр Малахов - Игрушки (сборник)

Решил стать военным летчиком. Прошел вместе с двумя товарищами дотошную военную комиссию. Но военком перед самой отправкой настойчиво предложил сначала послужить в армии и потоптать кирзовые сапоги, а потом уже решать свою дальнейшую судьбу.

И после года службы он написал все-таки рапорт о желании стать военным, но на повторную комиссию не поехал – пропало желание. И служить он должен был не в центре России, а где-нибудь в Афганистане, к чему себя и готовил, занимаясь в парашютной секции. Ему казалось, что там, где стреляют, где от тебя одного, восемнадцати-двадцатилетнего человека, может что-то зависеть, он сможет доказать и себе самому, и другим искренность всех своих желаний. Но и это намерение не осуществилось. И он уже перестал о чем-либо мечтать, загадывать желания, заранее зная об их несбыточности. Но где-то в глубине души он надеялся, что после полосы неудач обязательно придет что-то светлое и радостное, что непременно сгладит боль прежних утрат. Нужно только терпеливо ждать и надеяться. Надежды в нем оставалось совсем мало, совсем чуть-чуть. Но он все еще ждал…

Тетя Вера, хозяйка квартиры, вернулась домой поздно, мягко прикрыв входную дверь. Более десяти лет она жила без мужа, умершего от запущенной язвы желудка, числилась в пенсионерах, но по-прежнему работала в прачечной на кирпичном заводе: копейка лишняя сыновьям не в убыток, а самое главное – не давит на психику постоянно гнетущая молчаливость пустой квартиры. Небольшая тучность нисколько не мешала ей бодро семенить на коротких, бугристых от закупорки вен ножках. Широкоскулое продолговатое лицо, с ярко-красными дорожками проступивших сквозь бледную кожу кровеносных сосудов хотя и было почти всегда задумчиво и печально, зато никогда не вспыхивало румянцем гнева, а опоясанные синюшными волнами глубоких морщин глаза удивляли своей потаенной мудростью, что сразу же поразило Олега, как только он впервые переступил порог квартиры.

Обычно старушки, пережившие не только своих буйных мужей, но и долгие годы лихолетья, становятся желчны, мелочны и частенько брюзжат на квартирантов без всякого на то повода. Старушкой тетю Веру Олег даже и назвать не мог, несмотря на ее шестидесятилетний возраст. Всем своим видом она являла образ добродушного зрелого человека, но никак не пожилой женщины, с толстыми серебристыми прядями седых волос на коротко остриженной по-мальчишечьи голове.

Она бесшумно прошла на кухню, выложила хлеб на холодильник и, заметив, что к еде никто не притронулся, тут же отыскала Олега, сидящего понуро за столом, проговорила по-матерински укоризненно:

– Опять ничего не ел!

Олег вздрогнул от ее громкого возмущенного голоса, ворвавшегося неожиданно в тяжелый густой сумрак комнаты, и попытался оправдаться:

– Да я…

– Вот я тебе! – Тетя Вера погрозила ему пухлым детским кулачком и улыбнулась.

Олег вытащил из-под стола затекшие от долгого неподвижного сидения ноги и, больше не сопротивляясь, как на ходулях, провинившимся школьником отправился вслед за строгим, но справедливым учителем…

Позже всех домой возвращался старший сын Вадим, который и являлся причиной ее постоянной задумчивости – пил безбожно. Работал он сварщиком в выездной ремонтной бригаде, и частые выезды на аварии в городском водопроводе и канализации оставляли достаточно времени для помощи населению, всегда нуждающемуся в ремонте своего небогатого ветшающего скарба. Помощь оказывалась незамедлительно со свойственной широкой русской душе щедростью, и проситель, совершенно счастливый, увозил подновленный велосипед, поставленную на резиновые ноги тачку или уносил под мышкой воссоединившийся с внезапно отвалившейся ручкой совок. А отзывчивый к людскому горю мастер со товарищи дегустировал «благодарность», коей за световой рабочий день набиралось штук пять-шесть бутылок.

Домой возвращался сам на автопилоте или с посильной, расшатанной до пяти баллов помощью более крепких на ноги после непомерной дозы выпитого товарищей-собутыльников.

Когда ноги доносили его до знакомой двери, обитой вытертым, когда-то ярко-голубым дерматином, он по-кошачьи царапался, ощупывал дверь, отыскивая ручку, хватался за нее, как за спасательный круг, и вместе с открывающейся дверью оказывался в оклеенном коричневыми под мрамор плиточками обоев коридоре.

Широкоскулое, как и у матери, лицо его, выбритое до синевы, заканчивающееся книзу узким заостренным раздвоенным подбородком, напоминало перевернутую грушу. Взъерошенные, с рыжеватым оттенком волосы на висках завивались и совершенно скрывали и без того маленькие беличьи уши. Блестящие, отсутствующие глаза смотрели так жалобно, что у невольного свидетеля возвращения с работы блудного сына на глаза могли навернуться слезы.

Тетя Вера с увлажнившимся взором молча качала головой, отрывала от двери крепкое тело сына; он громко пыхтел, пытаясь передвигать ноги, почувствовавшие родные пенаты и потому совершенно не желающие нести хозяина еще целых пять метров до следующей за залом спальни. Там уже, разоблаченный матерью до трусов, он успокаивался и почти не шевелился, только иногда были слышны из-за закрытой двери чмоканье пересохших губ и глухой ухающий кашель.

Вторая жена его Дарья тоже довольно спокойно относилась к «хобби» мужа, лишь при вынужденной транспортировке его обмякшего студенистого тела из одной комнаты в другую приговаривая на каждом шагу в качающееся перед ее лицом ухо: «Ноги передвигай». Никаких оскорблений, во всяком случае в присутствии Олега, вроде излюбленного сравнения «свинья! опять нажрался, кровопийца» не звучало, но в то же время и безразличия во взгляде настырных смоляных глаз Олег не замечал.

С первой своей женой, выуженной из потаенных городских улиц еще до службы в армии, он расстался – по обоюдному согласию – сразу же по возвращении на гражданку: двух лет оказалось достаточно, чтобы разобраться в своих чувствах.

Дарья была очень симпатичная огонь-девка: маленькая, юркая, с острым хищным носиком и совершенно черная, как цыганка. И Олег никак не мог уловить всегда присутствующую схожесть в чертах характера и внешности жены и мужа.

Детей у них не было, да и откуда им было взяться, когда муж бездвижимым тюфяком ежедневно вальяжно заполнял постельное пространство и только далеко за полночь, разбуженный пустым желудком, не включая света, шатко отправлялся греметь кастрюлями на кухню. Набив желудок тем, что попадалось под руку, широко распахивал форточку, жадно выкуривал сразу две сигареты и так же на ощупь возвращался в спальню.

Тетя Вера спала на диване в зале, а Олег – в единственной спальне, отгороженный от супружеской пары широким платяным шкафом. Иногда ему казалось, что он своим присутствием мешает их интимным отношениям. Но у кого возникнет хоть малейшее желание, если рядом вместо пламенного трезвого мужа валяется ледяная, плюющая во все стороны сонная бесформенная глыба? Вадим и к Олегу, бывало, обращался за денежной поддержкой, и тот не мог отказать, видя его умоляющий слезливый взгляд приговоренного к вечным мукам каторжника.