Игорь Синицын - «Всего лишь врач»

«Наша армия…» Русская армия. Уже в детские годы он испытывал громадное уважение к русской, царской армии. Он уже знал. что царская армия существовала прежде Красной. Хотя в том семилетнем или восьмилетнем возрасте, что достоверного он мог знать о ней? Он видел солдат на картинах Верещагина, печатавшихся в журнале «Огонек» – их белые, выгоревшие на солнце, мундиры туркестанского корпуса , и узкие, прямые штыки над дулами винтовок, висевшие за спинами солдат… он видел фильм «Герои Шипки», и помнил фамилию генерала – Скобелев… и, пожалуй, это все, что он знал к тому времени о русской армии, хотя и рос в семье военного и о Красной Армии знал уже много. Еще рассказ деда, когда они гуляли по парку и подошли к памятнику «Стерегущему», где бронзовая вода хлестала через открытый иллюминатор, и два матроса, как ему сначала подумалось, пытались закрыть его, но оказалось все наоборот. «Они нарочно открыли , чтоб затопить корабль, они не хотели сдаваться врагу». Но даже этих отрывочных сведений хватило на то, чтоб представить нескончаемую колонну пехоты со скатками шинелей на груди, устоять перед которой не дано никакому врагу. Он ясно представлял себе, как пылят по дороге солдатские сапоги, как устало движется колонна, хотя в песне речь шла о коннице, но кавалерия была ему еще меньше знакома и правдиво представить, как она выглядела, он не мог.

Молодую, рослую крестьянку, черноволосую, с неприбранной головой, жалостным взглядом провожающую шеренги солдатушек-бравых ребятушек, он представлял себе очень хорошо, а вот «парня», что попросил напиться воды, четко вообразить не мог. Да – в первом прослушивании песни он вместо «барин молодой» услышал «парень молодой». Но потом, в третий или пятый раз ставя на бархатистый диск патефона черную, с круглой, красно-золотой эмблемой в центре, пластинку расслышал уже отчетливо: « Всю-то ноченьку мне спать было не в мочь. Раскрасавец барин снился мне всю ночь». И «барин», бывший в песне одновременно и офицером, сильно выигрывал в его воображении по сравнению с каким-то «парнем». Парней и в деревне могло быть предостаточно, и вообще в парнях не было ничего интересного, а вот молодой барин, да еще верхом на коне, мог появиться только вместе с этой чудесной армией, к которой барин принадлежал по обязанности дворянского сословия. Так что это был уже практически принц из сказки. Он радовался, что крестьянка влюбилась именно в барина, что подтверждало его догадку о том, что социальное неравенство между людьми ничего не значит Этому его учили и сказки, пока не пришло время иных педагогов. Сюжет песни тоже напоминал сказку, только на этот раз в исторически реальном обрамлении. И в генерале, который « весь израненный .. жалобно стонал» было столько общего со сказочными богатырями, тоже израненными, и которым могла помочь только живая вода.

Он – маменькин сынок, испытывал страшную зависть к герою песни, образ которого не давал уснуть молодой, черноокой красавице-крестьянке. И то, что потом молодой барин превратился в седого генерала, раненого в боях, только усиливало эту зависть. Как бы он хотел оказаться на его месте, стать таким же. Одинаково с генералом он мучился в душной, нагретой за день, горнице, с почему-то плотно запертыми окнами, и даже откинув одеяло, сбив его к стене с толстым слоем дешевых обоев, клееных друг на друга во время ремонтов, что превращало их в толстую, воздухонепроницаемую корку, не мог заснуть от ночной жары. Что такое боль от ран ему тоже было известно. Роясь в песке возле сосны. поранил руку стеклом, десятисантиметровый шрам по краю кисти ниже мизинца остался на всю жизнь. Крови порядочно тогда натекло, хоть распорота была только кожа, и на следующий день дед отвел его в медпункт пионерского лагеря, что находился в глубине леса, у крохотного, черного озера с названием «Свинячье» в паре километров от их дачи; там ему сделали прививку от столбняка. Рану зашивать не стали, просто туго перебинтовали кисть, и несколько дней не велели трогать повязку и не мочить.

5.

Что его понесло в медицину? Почему он решил избрать профессию врача? Сначала он хотел стать военным летчиком. Он собирал любую доступную информацию о самолетах – истребителях и вскоре знал для чего служат элероны, что обозначает число Маха, где расположена трубка Пито и для чего она предназначена… Он воображал себя пилотом палубной авиации, совершавшим ночные полеты над морем в зашнурованном высотном костюме. Но после медкомиссии в десятом классе, когда хирург нашел у него постыдную аномалию развития, о которой он не подозревал до сего времени, он понял, что поступать в военное училище ему не стоит. Потом, какое-то время ему хотелось стать журналистом – международником. Но, чтоб поступить в университет на журфак, надо было иметь три года трудового стажа, сразу со школьной скамьи не брали, и от этой идеи пришлось отказаться. И, слава богу, что не сбылось.. Сейчас он без пиетета относился к этой профессии и полагал, что уровень подготовки журналистов в университетах чудовищно низок. Русского языка не знают, эти постоянные «а-а-а», мычащие паузы перед фразами… об этике, вообще, никакого представления. Яркий пример – в больницу доставили одного из крупных мафиози города, заправлявшего нефтяным бизнесом, на которого было совершено покушение – машину обстреляли из гранатомета на набережной Макарова. Привезли практически мертвого, с оторванными ногами. На следующее утро в кабинет заявился репортер – совсем молодой парень, возбужденный порученным ему заданием от редакции, и попросил представить информацию о состоянии пострадавшего. Больше всего корреспондента интересовало, оторвало ли при взрыве половые органы? Очень удивился, когда его послали, куда подальше со своим любопытством. Долго стоял, не уходил, все еще надеясь на получение сенсационной новости, искренне не понимая, что тут такого? И выраженье лица оставалось веселым, нагловатым, как у несправедливо обижаемого обществом садиста.

В последний школьный год, в прессе публиковалось много произведений о работе хирургов. В «Науке и жизни» печаталась книга Амосова «Мысли и сердце» о пересадке сердечных клапанов, в «Юности» – повесть о хирургах, где старый врач вспоминает о временах, когда в операционную приходили люди из госбезопасности и следили за движениями пальцев у оперирующего. «…А он нервничал, делал лишние движения, рвал кетгут» … По телевизору демонстрировали спектакль, где Дьячков ушивал перфоративную язву на каком-то полустанке, и , выйдя после операции к пассажирам, эффектно отнекивался от славы: «Извините, я плохой популяризатор».. и скромно проходил сквозь возбужденную толпу зевак. Вспоминались и кумиры детства – доктор Сальватор, пересадивший жабры молодой акулы. Хирургия представлялась совершенно особенной специальностью, ни на что не похожей, со своей специфичной терминологией, с какой-то кастовой отчужденностью от обычных бытовых проблем жизни. У Чехова : «Я принял блуждающую почку за абсцесс». Одна эта фраза способна пробудить у молодого человека интерес к всецело загадочной, малоосвещаемой в школе, профессии. Желание помогать страждущим, больным, как главный посыл выбора, стояло не на первом месте. Прежде всего хотелось овладеть совсем непростым, и уважаемым всеми ремеслом., страшно интересной, классической наукой врачевания. Мой школьный приятель Женя Зарембо, ( подпольная кличка – Джон) возможно под моим влиянием тоже решил поступать в медицинский. К тому же дальний родственник Джона работал ассистентом на кафедре факультетской хирургии в 1-ЛМИ, да и жена старшего брата заканчивала педиатрический институт. У меня же в родословной медиков в помине не было. Узнав о моем решении, отец уговорил меня поступать в военно-медицинскую академию. Я с ним согласился, учитывая, что вступительные экзамены в академию проходили в июле, на месяц раньше, чем в гражданских вузах, и в случае провала оставался шанс поступления в 1– ЛМИ. Отец съездил в академию, с кем-то из начальства переговорил, и уверенный в успехе со спокойной душой отбыл по месту новой службы в ГДР.